Мнемозина, или Алиби троеженца
Шрифт:
Леонид Осипович с Елизаветой Петровной очень печалились из-за чувств внезапно появившихся ко мне у Мнемозины, но поделать ничего не могли.
Наступили спокойные, благодушные дни, и казалось, что можно вообще закрыть глаза, чтобы жить, не глядя, одной действительностью.
Может, так люди и перестают быть собой, когда воплощаются друг в друга?! Впрочем, это все только одни мысли, а главное, это необычное ощущение двоеженства, как своего избранничества на этой дикой и неоспоримо безумной земле.
Глава 16. График интимных отношений,
Можно неоднократно сойти с ума, когда имеешь дело с беременными женщинами, особенно когда и в постели, и в домашнем хозяйстве они вдруг перечат друг другу.
Кажущаяся близость Веры и Мнемозины, которые из самых добрых побуждений вообразили себя «подругами навек и женами до смерти», как-то очень быстро превратилась в самую настоящую войну.
Теперь по всей квартире валялись лифчики и трусы Мнемозины, которая возненавидела Веру за то, что та ненароком сумела вне очереди получить от меня удовольствие.
График наших интимных отношений был придуман не Мнемозиной, а Верой. Именно она с утра до вечера, обложившись со всех сторон ватманом, бумагой, линейками, карандашами и фломастерами чертила какие-то «синусы» и «косинусы» с параболами, высчитывая чуть ли не каждую минуту нашей совместной жизни.
Все было настолько офигенно запланировано, что мы с Мнемозиной эти графики интимных дежурств выполняли со смехом, но когда Мнемозина решила уединиться со мной в спальне, Вера воспылала таким решительным гневом, что это положило начало всему запланированному Абсурду!
Все-таки нормальные люди не могут заниматься сексом, глядя на часы. Секс, как и чувства, воплощающие его, нельзя ни с чем сравнить, а уж тем более измерить.
Беда Веры заключалась в том, что, будучи по природе не слишком умной женщиной, она все же как-то умудрилась заразить нас с Мнемозиной своей глупостью.
Мало того, Вера вскоре осознала свою ошибку и пыталась отказаться от этих идиотских графиков, но как ни странно, к ним успела привыкнуть Мнемозина.
Возможно, эти графики каким-то образом соответствовали ее биологическим часам – ритмам. Только первой устала соответствовать графикам Вера, она уговорила меня, как в старые добрые времена, уединиться с ней в чулане, что и послужило основой для будущего конфликта.
С этого момента наша жизнь превратилась в какой-то кошмар. Мнемозина стала повсюду разбрасывать свои лифчики и трусы, забрасывала во время обеда ноги на стол, а с Верой вообще не разговаривала. Вера, чтобы не остаться в долгу, увлеклась рисованием.
Надо заметить, что рисовала она совсем неплохо.
Однако, таких злых карикатур на Мнемозину, наверное, не смог бы придумать ни один художник. Чего, например, стоила ее самая первая карикатура: «Раскрыла ротик для поцелуя, а в него залетела муха с навозной кучи!».
Мнемозина стояла передо мной, зажмурив глазки и раскрыв ротик, а в этот миг к ней в рот залетела большая жирная муха. Еле видимый вираж ее полета брал свое начало от навозной кучи. Вскоре такими карикатурами был увешан весь дом.
В ответ на это Мнемозина исподтишка плевала ей в суп, нисколько не стыдясь моего присутствия.
А однажды умудрилась налить ей в щи небольшую мензурку собственной мочи. Война была в самом разгаре! Противницы уже настолько ею увлеклись, что не только позабыли о графике интимных дежурств, но и вообще ни о каком сексе не было и речи.
Может быть, им это и пошло на пользу, учитывая, что обе они находились в положении, но только не мне! Чем больше округлялись их животы, тем мельче становились их страсти. Со стороны они напоминали собой двух обезумевших детишек. Всеми силами я пытался их помирить между собой, но в ответ получал с обеих сторон такие эскапады нецензурных ругательств, что на нервной почве у меня сразу появился тик, и совершенно испортилось пищеварение.
Стоило мне чего-нибудь поесть, как я тут же опрометью исчезал в туалете. Иногда я просто не успевал добежать, и тогда приходилось принимать душ и менять белье. Никакие лекарства мне не помогали.
Я уже начинал всерьез задумываться о том, что кто-то навел порчу на мою семью, а заодно, и о возможности моего добровольного ухода из жизни.
Правда, на время приезда Леонида Осиповича с Елизаветой Петровной в нашей семье наступала хоть какая-то передышка. Мнемозина с Верой упражнялись в любезности, а порой нежно ворковали между собою, как две голубки. И только мне одному было ни до чего!
Я и в присутствии тестя с тещей неумышленно моргал левым глазом, а стоило мне положить в рот хотя бы крошку хлеба, как я тут же опрометью мчался в туалет.
– Интересно, что же с вами будет через годик?! – ерничал Леонид Осипович.
– Сдохнет, как собака, – мечтательно вздыхала Елизавета Петровна.
– Не дождетесь, – говорил им я, и снова прятался от них в туалете.
Леонид Осипович с Елизаветой Петровной, конечно, хотели узнать о нашей семейной жизни как можно больше, но Мнемозина если и разрешала им совать к нам свой нос, то не больше одного раза в неделю.
На день их временного пребывания у нас, наша квартира превращалась в театральные подмостки. Только один я никак не мог справиться со своей ролью. Находясь в мрачном расположении духа, я даже пытался написать какие-то стихи, но кроме строчки: «В борьбе двух женщин гибнет лишь мужчина!» я ничего не мог из себя выдавить.
Целыми днями я ломал голову, как заставить двух любимых женщин сложить оружие и прийти к миру и согласию, и как вообще с ними жить, если их уже ничего кроме военных действий не интересует! Даже я стал каким-то бессмысленным придатком в обворожительной системе их нежных взаимоотношений.
Как ни странно, но нужная мысль пришла ко мне в тот самый час, когда я мучился в туалете…
Спали мы все уже в разных комнатах, и никто из них на мое тело давно не покушался.
Видно, за день они так уставали судорожно цепляться друг за друга, что ночью спали как убитые, а с другой стороны, я еще в молодости заметил, что только занятие сексом может благотворно сказываться на процессе мышления, так и на всем здоровье!