Мнемозина, или Алиби троеженца
Шрифт:
Но я не обиделась, у меня в жизни было очень много мужчин, но в старости я обрела свою настоящую любовь. Дети мои, конечно, были против нашего брака, но мы все равно расписались!
– А вы знаете, я тоже женат на молодых, то есть, на молодой, – застыдился я, чуть не проговорившись.
– И как вам, нравится?! – усмехнулась она и опять закурила.
– Благодаря этому я перестал себя чувствовать стариком!
– Я тоже, – Зоя даже пожала мне руку как сообщнику, – вы просто не представляете, какой Витя
В этот момент неожиданно открылась входная дверь, и в кухню вбежал Виктор.
– Почему вы до сих пор не приняли ванну, – закричал он, – и почему вы пьете вино с моей женой?!
– Виктор, ну, успокойся, мы просто беседовали с Иосифом о жизни, – заступилась за меня Зоя.
– Пусть он сейчас же лезет в ванну или убирается отсюда! – затопал ногами Виктор.
Почему-то мне стало смешно, как будто я действительно увидел маленького разгневанного ребенка, но все же, чтобы не злить его, отправился в ванную. Набрав теплой воды, и опустившись в ванну, я услышал, как Виктор распекает свою старенькую Зою.
– Тебя совершенно нельзя ни с кем оставить! – кричал на нее Виктор. – Чуть что, и сразу же пьешь вино с кем угодно. Лучше, наверное, влюбиться в карлицу! Она-то меня уж точно никогда не бросит!
– Но ты же знаешь, как мне одной бывает скучно, – тихо и смиренно отвечала Зоя.
– Это не оправдание, – неожиданно зарычал Виктор, – я уже специально оставляю тебя то с одним, а то с другим мужиком, и всякий раз ты предлагаешь им вино. Ведь это уже предлог для более близкого, более тесного знакомства! Разве не так!
– О, Господи, Виктор, неужели ты не понимаешь, что я уже стара для поисков своей второй половинки, – рассмеялась Зоя.
– Нет, ты не стара, ты хитра и изворотлива! – не унимался Виктор.
– О, Боже, как же она с ним живет, – подумал я, – ведь он же психопат и неврастеник! У него самый настоящий бред ревности!
Я уже вышел из ванной и перебинтовал себе стерильным бинтом ухо, когда услышал из кухни хлесткий звук раздававшихся пощечин.
– Но это уже слишком, – подумал я, и выбежал из ванной прямо в трусах на кухню.
Каково же было мое удивление, когда я увидел Виктора, стоящего перед Зоей на коленях с покорно опущенной головой, и Зою с какой-то дикой изощренной ухмылкой, отвешивающей ему пощечины.
– Можете заходить, вы нам нисколько не мешаете, – предупредительно улыбнулась Зоя, но я все же удалился в ванную комнату, где очень быстро перебинтовал свое искусанное Любой ухо, и оделся, и уже на цыпочках стал двигаться по коридору к выходу, когда меня остановила Зоя.
– Скажите, пожалуйста, мне на прощанье, кто все-таки покусал ваше ухо?! – спросила она.
– Женщина, которая меня сегодня ночью пыталась изнасиловать, – ответил я ей честно.
– Ой, как интересно! Расскажите, пожалуйста!
– Извините, но мне некогда! Меня ждут! – я попытался изобразить на лице улыбку.
– Чувак, ну, расскажи, если женщина просит! – заорал сзади Зои уже давно поднявшийся с колен Виктор.
Черт побери! Какие-то ненормальные люди! Я захотел открыть дверь, но Зоя с Виктором закрыли ее своими обнимающимися телами.
– Я же вам все рассказала, и даже мужа при вас поколотила, а вы хотите оставить нас в глубоком разочаровании, – вздохнула Зоя.
– Слушай, Иосиф, что ты все выпендриваешься-то? – зашептал уже осипшим, сорванным от крика голосом Виктор, – все равно ты должен, просто обязан все нам о себе рассказать! Разве тебе не понятно, что тебя просит лучшая на свете женщина – моя жена!
– Понятно, – вздохнул я и прошел с ними на кухню, где мы сели за стол и Зоя разлила всем вино.
Мы молча чокнулись и выпили. Они внимательно стали прислушиваться к моему молчанию.
Мое или наше общее молчание длилось около часа.
Все это время мы бесконечно долго глядели друг другу в глаза, будто в них читалась вся прожитая нами правда нашей бессмысленной жизни.
Весь уже уставший от перенапряжения, я кое-как встал из-за стола, и молча, вышел из квартиры.
Напоследок я даже плюнул им в дверь, и с ужасной болью в голове спустился с девятого этажа на лифте.
Дома жены меня очень здорово ругали, обещая больше никогда не впускать сюда Бориса.
Особенно больше всех старалась Мнемозина, которая опять должна была рожать первой.
Мне было стыдно, очень стыдно и больно за то, что они меня так странно лелеют, берегут, ласкают, а еще идеализируют, и что я не достоин их любви, их нежного внимания, и все же продолжаю жить с ними против всякого смысла, хотя бы потому что в нас есть одно единственное чувство, которое можно назвать и любовью, и жалостью, и даже жадностью плоти, тела сделанного ровно по душе, словно с нее, там, на небесах снимали мерку!
– Ну, дорогие мои! – закричал я, перекрывая своими связками их крик. – Ну, простите меня, дурака старого! – и я упал перед ними на колени, и зарыдал, закрыв глаза.
Они все вместе тут же сгрудились вокруг меня, а я испугался, что сейчас они станут отвешивать мне пощечины, но они вместо этого все вместе молча склонились надо мной и поцеловали меня, Мнемозина в губы, Капа в левую щеку, Вера в правую.
Все три жены объединились для меня в одну Вселенную… И отдавали мне Восторг, свою Любовь и все Тепло…
Глава 33. Каждый умирает в одиночку
Жизнь очень многих людей нередко превращается в поиск своей половинки, идеала, судьбы.