Много шума из никогда

Миронов Арсений Станиславович

Почему Траяном стал именно я? Об этом расскажу в моем дневнике, который надеюсь вскорости подготовить к изданию вместе с продолжением рассказа о Славке, Даниле и Алексиосе во втором томе «Древнерусской игры». Пока замечу вкратце, что ничуть не испытываю, гордости в связи с тем, что в новых декорациях языческой Руси я стал не холопом, не кузнецом и даже не князем, а… народным кумиром, почти божеством (точнее, узурпировал место прежнего мошенника-чародея, выдававшего себя за это божество). Как христианин, нахожу этот факт скорее грустным и заставляющим всерьез задуматься о многом… Но сие уже предмет личного свойства; сказано довольно.

Итак, я стал тем самым Траяном, который, по ехидной формуле Мстиславки, «сажал свои гиацинты в далекой Татрани и со страшной силой раскачивался в кресле-качалке». Отнюдь не смешно. Перестань я сажать «гиацинты» на Траяновой тропе, моя магическая власть над другими волшебниками — Стожаром, Дажьбогом, Стрибогом — была бы утрачена окончательно и я не смог бы впредь помочь тому же Мстиславке — ни посредством вмешательства моего верного семаргла, Огненного Вука Берубоя, ни даже добрым советом, ниспосланном в сновидении. (В скобках замечу, что пробраться в сновидения Мстислава и без того было непростым делом — приходилось протискиваться сквозь толпы обнаженных девушек, наполнявших его мечты своим присутствием.)

Но — ни слова более о Траяне. Моя задача состоит пока лишь в том, чтобы поведать о великом Жиробрегском съезде, на котором игроки приняли ряд важнейших решений по защите славянства от недобрых

геополитических влияний извне. Я не присутствовал на совете в Жиробреге — однако кое-что знаю о нем благодаря волшебному зеркалу и рассказам моих осведомителей. Для начала упомяну об одной любопытной находке. Уже по возвращении обратно в XX век, просматривая в читальном зале Российской государственной библиотеки старинный, 1899 года издания, сборник песен Кирши Данилова, я натолкнулся на одну необычную и очень короткую былину, затерянную где-то на последних страницах меж бытовых сказок и повестей об Анике-воине. Признаться, я как-то ранее не обратил на нее внимания, а теперь просто не могу читать со спокойным сердцем — читатель поймет почему:

То не темная дубровушка расшумелася, То не белыя зарницы рассиялися, Собирались то удалы добры молодцы На почестей мир, на богатырско столованьице. А как первым приезжал удалой хоробр Мстиславушка, Тот ли Мстиславка да сын Клыкович. Как вязал он сваво коня на медян чембур, Насыпал ему пшена-то белоярова. Открывал белодубовы ворота на треть пяты, Выпивал полуведерну чарку того ли зелена вина, Да бросал ту чарочку за сотню шагов, Начинал тут Мстиславушка похаживать, По широкой улочке погуливать, На красных девушек поглядывать. Говорил о ту пору Мстиславка таковы слова: «Али есть у вас во честном городе Жиробреге Удалой богатырь да покрепчай меня, На кулачки ведь со мною потягатися». А ничего-те добры молодцы не сказалися Стоят, светлы очи в землицу потупили. Как говорил еще удалой Мстиславушка сын Лыкович: Аль не сокол я, не белый кречет ли? Коль могу слететь выше леса стоячего, В сине небо скочить за облако ходячее В тех ли моих сапожках волшебныих, Да за пазухой-то у меня велик кошель, А холопов у меня есть четна дюжина — Удалых ли тех да разбойничков залесскиих. А вторым приезжал тут молодой Данилушка, Могучий богатырь Данила Казарин, сын Денисьевич, Он вязал добра коня на сребрян чембур, Насыпал тому коню пшена сорочинского, Отворял белодубовы ворота да на полпяты, Выпивал ведерну чарочку того ли зелена вина Да бросал ту чарочку за триста шагов. Говорил тут удалой Данила таковы слова: «Как ты смеешь тут, собака, похвалятися! У меня-то за пазухой не велик кошель, Не велик кошель — булатное чингалище, А холопов ведь у меня четыре дюжины — Тех зверей лесных да воронов железныих». А во-третьих приезжал тут Елисеюшка Гордеевич, Тот ли честный князь Лисей от славна Вышеградия, Он вязал добра коня да на злат чембур, Насыпал тому коню пшена сорочинскаго Да пополам ведь с тем ли скатным жемчугом, Отворял белодубовы ворота Лисей да на пяту, Выпивал трехведерну чарочку того ли зелена вина Да бросал ту чарочку за тысячу шагов. Говорил тут Елисей Гордеевич таковы слова: «Как вы смеете, собаки, похвалятися! У меня-то за пазухой не велик кошель, Не велик кошель, не вострое чингалище, А есть нунь у меня злата цепочка, Злата цепочка о сорока звеньюшек, А кажно-то звено будет сорок пуд, А холопов у меня четыре сотни будет — Молодых ли дружинничков Вышеградскиих». О ту пору не сыра землица расседалася, Да не Волга-матушка разливалася, Выходили по той Волге да кораблики, А у тех ли корабликов златы веселки, А на веслицах-те богатыри иноземныя алыберския. Как выступал тут на берег удалой богатырь, Тот ли честный царь Саул Леванидович, Он скочил с кораблика на высок бережок, Да с бережка того скочил на перено крыльцо. Оттого ли скока высоки терема пошатнулися, Да те ли резны маковки покривилися, Да окошечки косящаты поразбилися, Ворота ли те белодубовы оземь повалилися. Подносили тут Саулу трехведерну чарку зелена вина, Выпивал ли ту чарку Саул за един дух, Бросал ведь ту чарку подале Волги-матушки, Да за дальний тот за берег мурзамецкий. Говорил честный царь Саул Леванидович таковы слова: «Ой не честь вам, не хвала молодецкая, По пустому нунь стоять препиратися, Вы тут, добры молодцы, похваляетесь, А самой ли той горькой новости не ведаете: Как идет ведь из-за Сароги-реки не сырой туман, То не тучи воронья идут-надвигаются, А иде к вам на землю русскую удалы молодчики, Да от того ли берега от мурзамецкого Иде молодцы до двухнадесяти их сот, Богатыри-те все на конях одноличные, Жеребцы ведь все у них рогатыя, А ведет-то их прекрасный царь Чурила Пленкович, Молодой Чурила внук Сварожевич. Как у того ли Чурилушки скат-бархатен кафтан, Да со теми ли сребряны пуговки вальящаты. Над головушкой-то у него медян подсолнечник. Как на ноженьках у Чурилы сапожки крылатыя, А в ручках ведь у Чурилушки злата плеточка, Злата плеточка да змиевочка на полета сажень. Как у того ли Чурилушки будут кудри темные. Да лицо-то у Чурилушки черным-черно. А несет ли Чурила за пазушкой не тяжел кошель, Ой не вострое чингалище булатное. Да не ту ли злату цепочку пудовую. А несет Чурила камень — Илитор заморский. Тот ли черный камень Алатырь от Змея-города. Как дойдет Чурила до землицы до Русския, До тех ли до ваших шатров богатырскиих, Будет вам добрым молодцам с кем потягатися, Ой да будет с кем на кулачках побитися». А ничего-те добры молодцы не сказалися, А стоят во сыру землю светлы очи потупили. Как о ту пору не гроза раздавалася, То не мать сыра земля рокоталася, Раздавался громкий голос незнаемый: «А ведь есть на Руси да велик богатырь, Удалой казак да могучая поляница Того ли Чурилушку да за чуб схватить, Да за те ли горы дальним закинута». Тут вскричали русския богатыри да добры молодцы: «Кто тут есть молвить речи темныя Ой да тем ли голосом да грозныим незнаемым? Ты поведай нам, человече неведомый, Где найти-сыскать нам того богатыря-поляницу?» Выходило тут из-за кустика человечище, Выступало из-за холмика старче калечище, Да та ли старая ведь калика перехожая, Говорила калика таковы слова: «А здрасте-тко братцы добры молодцы! А Бог вам на пути, добрым молодцам, Собирайтеся вы, молодцы, в дороженьку, Надевайте вы сапожки железныя несносимыя Да берите в белы рученьки не булатен меч, Не булатен меч, не палицу богатырскую, А берите вы ту ли суму переметную калицкую, Ой да ту ли шапку греческу богомольную, Ту ли еще ведь клюку дорожную тяжелую. А ступайте вы за мною по дороженьке, По Руси-матушке ходить из конца в конец, Да сыщете того ли богатыря великого, Удалого казака да могучую поляницу, Тот ли богатырь нунь еще на печи лежит, Вот уж тридесять лет да три годочка дожидается». Как пошли ведь они по дороженьке, Да пошел рядом с ними дедушка, Пошел рядом, еще наперед-то их, А стали они как бы оставатися, Едва-то старичка на виду держат-то. Тут взмолились удалы добры молодцы: «Нету нам уж идти мочи-силушки! Отвечай ты нам, стара калика перехожая, Как твое ведь будет имя-прозвище?» Отвечало им тут старое калечище: «Ай же вы, молоды богатыри русские! А я-то есть Никола Можайский, Пособлю вам есть русским богатырям Постояти-лечь за землю Русскую».

Я склонен усматривать в былинной фабуле не что иное, как проекцию в плоскость народного мифологического сознания воспоминаний об историческом Жиробрегском съезде. Действительно, «заседание в горнице утром в среду» началось с разговора о нашествии на Русь Чурилы, сына Пленковича, молодого посланца мрачного азиатского Востока с его холодными верованиями и устоями, символически обобщенными в образе вавилонско-тибетского «черна-холодна камня Илитора».

— Прежнее, языческое славянство так или иначе нуждается в новом порядке, в новом устройстве жизни, — сказал, поднимаясь с места, алыберский царь Леванид. — Сегодняшняя Русь безалаберна, то есть беспорядочна. Нужен новый алабер… говоря вашим языком, Алатырь — краеугольный камень основания новой веры и новой власти. На земле есть всего четыре миропорядка, четыре камня-Алатыря. И самый страшный из них, самый холодный и черный — таков Илитор, камень Кабала. Именно его несет на Русь азиатский демон Чурила. Точнее — Курила, от слова «курить» — приносить жертву демонским идолам Вавилона. Спасти славянство от этого Чурова миропорядка — наша общая и первоочередная задача. Ради этого я и привез к вам мои последние камнеметы, гордое оружие древней Алыберии…

— Чурила движется очень быстро: вчера он уже вошел в Санду, это крупное село на севере моего княжества, — сказал Алексиос Геурон, расстилая по камчатной скатерти свою карту, начерченную на свежем свитке пергамента, — Если его конечная цель — город Престол, то уже к концу недели он будет во Властове. Еще через неделю — в Чернигине. К исходу месяца его будут встречать в столице…

— Он движется быстрее птицы, — ответствовал царь Леванид. — В подарок от деда Сварога Чурила получил волшебные крылатые сапоги, в которых проделывает до десяти огнищ в сутки по прямой — над непроходимыми лесами и болотами. В таких сапогах он и верно войдет в Престол не позже следующего новолуния.

— Можете немного расслабиться, — молвил Мстислав Лыкович. — Ваш Чурила скорее порвет свой организм, чем доберется до Властова к началу июля. У парня возникли проблемы с сапогами — их уже украли. Ха! У нас на Руси клювом не щелкай!

— Откуда известно сие?! — вскричал царь Леванид, еще не веря радостному известию. — Сапоги похищены? Это означало бы, что Чурила будет двигаться вдесятеро медленнее… Нет, не может быть.

— Ты, должно быть, шутишь, Мстиславка! — ласково сказал князь Вышградский. — Украсть что-либо у самого Чурилы непросто. Его окружают верные слуги — жрецы, дивы и ночные волки. Едва ли на Руси найдется столь ловкий вор…

— Я и не говорю, что это было просто! — ответствовал Мстислав. — И знаешь… ты прав: местные криминальные элементы не блещут. К счастью, нашелся человек из будущего, с принципиально новой энергетикой мозга, способный сплести хитроумную сеть ухищрений… короче, я сделал это. Сапог у меня.

Его слова были встречены взрывом радостного шума. Когда веселый гул за столом несколько смолк, Данила Казарин спросил Мстислава, умеет ли он летать на Чурилином сапоге.

— Это проще простого, — сказал на это Лыкович. — Меня научила одна симпатичная старушка.

— При помощи крылатого сапога мы сможем скорее установить связь с нашими единомышленниками в других городах — в Престоле, Немогарде, Властове! — восторженно воскликнул алыберский царь. — Досточтимый Мстиславе, тебе предстоит отправиться в полет как можно скорее.

— Ну… честно говоря, есть пара неотложных дел здесь, в Великих Сиськах! — поспешно молвил Мстислав. — Я должен отдохнуть, посидеть на бюллетене, на диете. Ближе к осени поправлюсь и готов куда угодно — хоть в Престол, хоть в Коста-дель-Сол. Можете рассчитывать на мой сапог-самолет!

— Ты отправишься в путь уже сегодня! — продолжал Леванид, словно не расслышав. — В Немогарде на днях высадилось войско молодого князя Владимира Святича, в стане которого немало крещеных славян и варягов — Дунай Иванович и Гонена Голубец, Рокот-богатырь и другие. Они тоже готовятся противостоять натиску Чурилы — нужно объединить усилия!

— Ага, я буду без устали рассекать воздушное пространство, а все остальные останутся здесь — пить опорьевское пиво и развлекаться! — с горечью молвил Мстислав Лыкович. — Я не могу оставить Ластю. Я обязан навестить тут одну мельничиху. Потом… мы подружились с Дормидошей и Потапкой — парни будут скучать без меня! Я не согласен, так нечестно. Вы тут будете тусоваться, а меня — в Немогарду?