Многосказочный паша

Марриет Фредерик

— При одном условии, султан. Клянитесь исполнить мою просьбу.

— Клянусь в том именем Аллаха!

— Просьба эта — отослать меня обратно в мое отечество.

Чтобы не наскучить Вашему Благополучию подробностями, скажу только, что решение мое, несмотря ни на просьбы султана, ни на голос собственного сердца, было непоколебимо. Сделаны были все нужные распоряжения к отъезду, и во все это время султан был у меня безвыходно и осыпал меня просьбами остаться. Щедрость, с какой наделял он меня драгоценными подарками, чтобы могла я вернуться в свою отчизну богатая и с честью, несколько раз заставляла меня колебаться в своем решении. Вечером перед отъездом он попробовал в последний раз попросить меня. Но тут внутренняя борь-ба обнаружилась;

я заливалась слезами, потому что теперь, перед близким отъездом, чувствовала, как истинно, как глубоко любила его. Мы расстались. Я бросилась в постель и плакала до самого рассвета. Тут я должна была начать свое путешествие.

Когда казнили моего брата, то имение его, по обычаям, известным Вашему Благополучию, перешло к султану и было разделено между его любимцами. Новый капудан-паша назывался Абдаллахом и, говорили, был отличным солдатом. Он получил часть имущества, а также и грузинскую невольницу, которая была причиной гибели моего брата и расстройства моего счастья.

Желая оказать мне больше внимания и уважения, султан приказал Абдаллаху самому с отборными всадниками сопровождать меня в мое отечество.

Шествие было великолепно. Подарки были навалены на подарки, сокровища на сокровища. Для прислуживания сопровождали меня двадцать женщин из моих соотечественниц и многочисленные невольники. С сокрушенным сердцем села я на носилки и скоро достигла нашей земли. На границе Абдаллах просил меня дать ему письменное свидетельство, что он исполнил долг свой, потому что его потребует султан по возвращении.

Я дала ему свидетельство; он собрал своих подчиненных и, пожелав мне счастья, со своей командой повернул к городу, в котором оставила я свое сердце.

Теперь необходимо вернуться к грузинской невольнице, которую султан подарил сперва моему брату, а потом Абдаллаху.

Когда она услыхала, что я намерена, осыпанная подарками, возвратиться в свое отечество, бешенству ее не было границ. Ее красота и ум произвели на Абдаллаха большое впечатление, и скоро она склонила его на выгодное дело, способное предать меня в ее власть.

Она предложила Абдаллаху проводить меня до границы и, получив требуемое султаном свидетельство, следовать за мной, перерезать всех сопровождавших меня невольников, завладеть мной и моими сокровищами и возвратиться со всем этим в Константинополь, где он может запереть меня в свой гарем.

Абдаллах при своей скупости не мог противостоять искушению, и так как он знал, что этот постыдный поступок не дойдет до султана, то и согласился на предложение. На вторую ночь после того, как он оставил меня, на нас вдруг напала толпа всадников. Они изрубили всех моих женщин и невольников; меня схватили, бросили в мешок и перекинули через седло лошади; сокровища собрали, и весь поезд поспешно двинулся. Когда остановились, я едва дышала, а когда освободили из столь неудобного положения, я упала в обморок.

Абдаллах никогда не видал меня в лицо, и когда солдаты донесли ему, что я умерла, он был очень рад этому, потому что только для прихоти своей любимицы обещал привезти меня живую. Он подошел ко мне и, несмотря на жалкое положение, в котором я находилась, был поражен моей красотой. Сердце его угадало, что я драгоценнейший предмет из всей его добычи. Он приложил все возможные усилия, чтобы привести меня в чувство, и, пробыв со мной несколько часов, наконец, чтобы дать мне успокоиться, велел нести меня в маленьких носилках, и на них-то продолжала я путешествие. Он очень старался добыть моей благосклонности. Сначала я отвергла его, но когда он сказал, что этому поступку научила его грузинская невольница и что она настаивала на том, чтобы привезти меня живую, я очень хорошо поняла, для какой цели она делала это, и теперь думала только о мести. Я притворилась уж не такой сердитой на него и еще до окончания нашего путешествия употребила все могущество моих прелестей и победила.

Наконец мы достигли Стамбула и, пробыв до вечера в предместьях города,

чтобы не привлечь к себе внимания, отправились в дом Абдаллаха, и я снова попала в гарем. Узнав о нашем прибытии, грузинка бросилась ко мне навстречу и так сильно ударила меня туфлей по губам, что на них показалась кровь.

— Теперь, султанша, — воскликнула она, — моя очередь! Вы попробуете во второй раз палок, во второй раз увидите шнурок на своей гордой шее, и, надеюсь, действие его в этот раз будет сильнее.

После чего она приказала невольницам раздеть меня и надеть самые простые платья. Тут она плюнула мне в лицо и ушла, не сказав больше ни слова, но сверкающие глаза показывали, какая страсть бушевала в ее груди.

Между тем Абдаллах отправился во дворец уведомить султана о счастливом путешествии Сары, после чего поспешил домой. Лишь только вступил он в гарем, как вместо того, чтобы посетить грузинскую невольницу, спросил изумленных женщин, какая комната назначена для меня. Бледные от страха, указали они ее. Он вошел и увидел меня в одежде невольницы и с лицом, испачканным кровью. Когда я рассказала ему, как меня приняли и как грузинка угрожала мне палками и шнурком, бешенству его не было границ. Он велел всем женщинам служить мне, надеть на меня прежние платья, и сказал, что надеется, что ему позволено будет отужинать со мной.

Жажда мести преодолела во мне все прочие чувства, я согласилась на его просьбу, и он вышел из гарема, чтобы осмотреть награбленные им сокровища.

Между тем обо всем случившемся было сообщено грузинке; бешенство ее доходило до исступления. Я боялась ее и потому держала двери на запоре, пока Абдаллах не пришел ко мне. Снова выразил он свое неудовольствие поступками моей соперницы и обещал мне в доказательство своей любви предать ее своему гневу. Я не успела еще ответить, как дверь распахнулась, грузинка бросилась на меня с кинжалом. Абдаллах успел отклонить удар, острие кинжала прошло через его левую руку, правой поверг он ее на землю. Бледный от боли и бешенства, он позвал людей.

— Она угрожала тебе, Сара, палками и шнурком; она сама себе произнесла приговор, — сказал Абдаллах.

По его приказу у нее сняли туфли и дали пятьдесят ударов по пяткам. Она кричала от боли и простирала руки, моля о прощении, но немые явились и наложили на ее шею шнурок. Жажда мщения моя была более, чем утолена, и я закрыла глаза. Когда я открыла их, то была уже одна с Абдаллахом, и моя соперница лежала мертвая на полу.

Три года жила я в гареме Абдаллаха и хотя не могла назвать себя счастливой, но была довольна своей судьбой.

Он был предан мне всей душой, и если я не могла отвечать ему взаимностью, то, по крайней мере, не отказывала ему в своей признательности. Наконец, снова загорелась война турок с русскими, и Абдаллах получил приказание возглавить войска и прогнать неприятеля в мерзлые снеговые степи. Следуя обычаю турецких начальников, отправился он в сопровождении всего гарема. После долгих странствований, наконец, заперли нас в крепости Измаил.

Не хочу утомлять Ваше Благополучие происшествиями, следовавшими за этим, скажу только, что город был превращен в груду пепла и, наконец, взят штурмом. Мы сидели в своих покоях и с ужасом внимали стрельбе и крикам, треску лопавшихся бомб, свисту пуль, воплям раненых и ужасному реву пламени, которым был объят весь город. Наконец городские ворота были сорваны, и неприятель ворвался. Мы закричали, и все наши попытки скрыться были бесполезны. Что сталось с другими женщинами, не знаю, знаю только, что меня тащили по грудам мертвых и умирающих сквозь дым и пламя; от страха и изнеможения лишилась я чувств. Когда пришла в себя, то уже находилась в хижине на маленькой кровати; подле меня стояли два бородатых чудовища, которые, как я узнала потом, были казаками. Они терли мои члены своими грубыми руками. Лишь только я открыла глаза, один из них влил мне в рог немного водки, завернул в лошадиную попону, и они оставили меня размышлять о моем несчастья.