Моби Дик, или Белый Кит
Шрифт:
Дыхательный канал кашалота, предназначенный по преимуществу для проведения воздуха, расположен горизонтально, он тянется на несколько футов вдоль головы у самой поверхности, но не посредине, а чуть к одному боку; удивительный этот канал очень сильно напоминает трубу газопровода, уложенную по одной стороне городской улицы. Но тут вновь возникает вопрос, является ли этот газопровод в то же время и водопроводом; иначе говоря, является ли фонтан кашалота просто паром от его дыхания, или же выдыхаемый воздух смешивается у него с водою, которую он вбирает через рот и выливает через дыхало. Установлено, что рот кита косвенным образом сообщается с дыхалом, но доказать, что эта связь служит для выпускания воды, невозможно. Ведь, казалось бы, киту больше всего нужно бывает выпускать воду во время кормления, когда он вбирает ее вместе с пищей. Но пища кашалота находится глубоко на дне морском и оттуда он даже при всем желании не смог бы пускать фонтаны. К тому же, если вы внимательно к нему присмотритесь и с часами в руках проследите за его поведением, вы увидите, что у непотревоженного кашалота существует твердое соответствие между частотой фонтанирования и нормальной частотой дыхания.
Но к чему все эти мудрствования и разглагольствования? Выскажись прямо! Ты видел китовые фонтаны, вот и скажи нам, из чего они состоят; разве ты не можешь отличить воду от воздуха? — Мой дорогой сэр, в этом мире не так-то легко разрешаются даже простейшие проблемы. Я всегда считал, что простейшие проблемы, они и есть самые мудреные. Что же до китового фонтана, то вы можете выкупаться под ним, как под душем, и все-таки не понять, что именно он собой представляет.
Центральная струя китового фонтана окутана сверкающей белоснежной пеленой брызг; вот и попробуй определи, падает ли из-за нее вода, если всякий раз, как ты приближаешься к киту настолько близко, чтобы виден был как следует его фонтан, животное приходит в страшное волнение и начинает биться, так что целые каскады воды взлетают и обрушиваются вокруг него. И если в такие мгновения вам покажется, что вы и в самом деле различили в белой струе отдельные капли влаги, откуда вы знаете, что это не сконденсированный пар его дыхания? а может быть, это капли влаги, проникшие с поверхности в отверстие дыхала, расположенное на самой китовой макушке? Ведь даже во время штиля, безмятежно плавая по полуденному морю и вздымая кверху свой высушенный солнцем горб, словно горб дромадера над песками пустыни, кашалот неизменно несет у себя на голове небольшую лужицу воды в дыхале, подобно тому как на скалах, даже в палящий зной, можно найти порой углубление, до краев заполненное дождевой водой.
Да и неосмотрительно это со стороны охотников слишком уж упорствовать в своем любопытстве относительно природы китового фонтана. Не стоит им чересчур близко к нему присматриваться и совать в него нос. К этому фонтану не подойдешь с кувшином, чтобы, наполнив до краев, унести с собой. Ведь стоит только наружной, туманной оболочке фонтана слегка коснуться вашей кожи, что нередко случается во время охоты, и у вас возникает нестерпимое жжение, вызванное этим едким веществом.
А я знал одного человека, который подобрался к струе фонтана еще ближе, с научной ли, с иной ли какой целью, не смогу сказать, но только у него со щеки и с руки от плеча слезла вся кожа. По всему по этому китоловы считают китовый фонтан ядовитым; они предпочитают обходить его стороной. Мало того, я слышал и не вижу причин сомневаться, что струя фонтана, угодившая человеку в глаза, вызывает слепоту. Вот почему, думается мне, самое разумное, что может сделать исследователь, это оставить подобру-поздорову упомянутую смертоносную струю.
Однако, даже если доказательства и утверждения не в нашей власти, мы все-таки можем еще оперировать гипотезами. Так вот, моя гипотеза такова: китовый фонтан — это один пар. К подобному заключению меня, помимо всего прочего, привела мысль о величии и достоинстве, присущих кашалоту; я рассматриваю его не как какое-нибудь там заурядное, мелководное существо, ведь непреложно установлено, что в отличие от остальных китов он никогда не встречается на отмелях и у побережий. Он в одно и то же время и возвышен, и глубок. А я убежден, что из головы каждого, кто возвышен и глубок, будь то Платон, Пиррон, Дьявол, Юпитер, Данте или еще кто-нибудь в этом роде, всегда исходит некий полувидимый пар — знак того, что там бродят их глубокомудрые мысли.
Однажды, занявшись сочинением небольшого трактата о Вечности, я любопытства ради поставил перед собой зеркало; каково же было мое изумление, когда я увидел у себя над головой непонятное струение и колебание атмосферы. А влажность моих волос при глубокомысленных занятиях после шести чашек горячего чая под тонкой дранковой крышей моей мансарды жарким летним полднем
— все это служит только лишним доказательством в пользу моего предположения.
А как возвеличивает оно наши представления о могучем, туманном чудовище, гордо плывущем по безмятежному лону тропических вод и несущем над своей громадной обтекаемой головой балдахин белого пара, порожденного его непередаваемыми мыслями! да еще пар этот (так нередко бывает) украшен сиянием радуги, будто это само Небо приложило свою печать к его размышлениям. Ибо радуги, понимаете ли, они не снисходят в чистый воздух; они пронизывают своим свечением только пары и туманы. Так сквозь густой туман моих смутных сомнений то здесь, то там проглядывает в моем сознании божественное наитие, воспламеняя мглу небесным лучом. И за это я благодарен богу, ибо у всех бывают сомнения, многие умеют отрицать, но мало кто, сомневаясь и отрицая, знает еще и наитие. Сомнение во всех истинах земных и знание по наитию кое-каких истин небесных — такая комбинация не приводит ни к вере, ни к неверию, но учит человека одинаково уважать и то и другое.
ГЛАВА LXXXVI. ХВОСТ
Другие поэты щебечут хвалу кроткому оку антилопы или прекрасному оперению вечно порхающей птички; не столь возвышенный, я воспеваю хвост.
Если учесть, что хвост самого большого из кашалотов начинается в том месте, где туловище сужается у него до размеров человеческого тела, то площадь хвоста только с верхней стороны окажется равной по меньшей мере пятидесяти квадратным футам. Его плотный круглый ствол раздваивается затем на широкие, сильные плоские лопасти хвостового плавника, которые постепенно утончаются до одного дюйма в разрезе. На развилине эти лопасти слегка находят одна на другую, а затем расходятся друг от друга в стороны, точно крылья, образуя посредине широкий промежуток. И ни в одном живом существе не найти вам линий столь совершенной красоты, как в изогнутых внутренних гранях этих лопастей. У взрослого кита хвост в самом широком месте значительно превосходит двадцать футов в поперечнике.
Вся эта конечность с первого взгляда представляется тугим сплетением густо перепутанных сухожилий; но разрубите хвост, и вы обнаружите, что он состоит из трех отчетливо выраженных слоев: верхнего, среднего и нижнего. В нижнем и верхнем слоях волокна длинные, горизонтальные, а в среднем слое они короткие и расположены поперек тех, что снаружи. Эта триединая структура придает хвосту силы не меньше, чем все остальное. В глазах археолога описываемый средний слой составит забавную параллель тонкой черепичной прослойке, чередующейся в древнеримских стенах с камнями и, несомненно, придающей прочность старинной кладке.
Но словно не довольствуясь этой силищей в жилистом хвосте левиафана, природа оплела и окутала его туловище замысловатой сетью мускульных волокон и нитей, которые, проходя по обе стороны подбрюшья, тянутся к лопастям и, неотторжимо переплетаясь с их тканью, придают им добавочную мощь; так что вся безмерная сила кита как бы слилась и сосредоточилась у него в хвосте. Если бы мирозданию предстояло рухнуть — именно этот хвост мог бы стать орудием его уничтожения.
Но не подумайте, что такая удивительная силища препятствует изящной гибкости движений; почти детская легкость проглядывает в этом титанизме мощи. Более того, движения приобретают благодаря ей особую, подавляющую красоту. Подлинная сила никогда не мешает красоте и гармонии, она сама нередко порождает их; во всем, что ни есть прекрасного на свете, сила сродни волшебству. Уберите узлы сухожилий, что выпирают по всему мраморному торсу Геркулеса, и очарование исчезнет. Когда преданный Эккерман приподнял простыню, которой был накрыт обнаженный труп Гете, его поразил вид широчайшей грудной клетки, вздымающейся, словно римская триумфальная арка. А вспомните ту массивность, какую придает телу Микеланджело, даже когда рисует бога-отца в облике человека. И сколько божественной любви ни выражал бы нежный, округлый, гермафродический образ сына на итальянских полотнах, где полнее всего воплощена его идея, изображения эти, лишенные каких бы то ни было признаков силы, говорят лишь о той отрицательной, женственной силе покорности и долготерпения, которая для всякого, на кого она снисходит, составляет отличительную черту его учения.
Утонченная гибкость органа, о котором я веду здесь речь, столь замечательна, что, ударяя по воде, для забавы ли, для дела, или же в приступе ярости, он всегда изгибается с неизменным, удивительным изяществом. Ручка маленькой феи не превзойдет его грациозностью.
Ему присущи пять основных движений. Первое — когда он действует как плавник, для того чтобы двигаться вперед; второе — когда он действует как булава во время боя; третье — при поворотах из стороны в сторону; четвертое
— при вскидывании; пятое — при отвесном вздымании бабочки лопастей.
Первое. Горизонтальный по своему положению хвост левиафана действует отлично от хвостов других морских тварей. Он никогда не виляет. Виляние — у человека ли, у рыбы ли — есть признак слабости. Для кита его хвост — единственное орудие продвижения вперед. Он то скручивается под брюхом, то вдруг быстро распрямляется, и это придает киту своеобразное молниеносное движение рывками, с какими плывет чудовище на полной скорости. А боковые плавники служат ему лишь рулями.
Второе. Интересно отметить, что кашалоты, пуская в ход при сражениях с себе подобными только лоб и челюсть, в своих столкновениях с человеком по большей части пользуются в знак величайшего презрения хвостом. Нападая на вельбот, кит внезапно загибает над ним хвост, который, распрямляясь, и наносит удар. И если в воздухе ему ничего не помешает, и если он обрушится на свою цель, то удар такой будет неотразим. Ни ребра человека, ни шпангоуты вельбота не выдержат его. Единственное спасение — уклониться от удара; а если он настигнет вас сбоку, скользнув сначала по воде, тогда благодаря высокой плавучести китобойных вельботов и упругости материалов, из которых их изготовляют, в худшем случае удается чаще всего отделаться трещиной в шпангоуте, двумя-тремя вышибленными досками да небольшим колотьем в боку. Такие подводные боковые удары настолько часты на промысле, что это, можно сказать, просто детские игрушки. Только скинет кто-нибудь куртку, вот и заткнута пробоина.