Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России
Шрифт:
Постсоветский период принес новые тенденции. Возникновение на обломках СССР новых национальных государств, в том числе рост национализма в республиках и автономных образованиях Российской Федерации, сопровождались ростом медиевализма. Работало уже неоднократно фигурировавшее в первом томе нашего исследования правило: там, где развивается национализм, всегда в той или иной форме обращаются к медиевализму. Особенно это видно на примерах республик, развивающих в качестве основы своей идентичности культ Золотой Орды, на попытках Украины объявить себя единственной подлинной наследницей Древней Руси, на культе Великого княжества Литовского в Белоруссии и т. д.
В России интерес к Средневековью также нарастает, правда, он связан не столько с повышением роли национальных идей и движений, сколько с государственной политикой. Медиевализм развивается в тех республиках Российской Федерации, где образы прошлого активно востребованы для легитимизации политических задач настоящего (в Татарстане, Калмыкии, Бурятии, северокавказских республиках). Парадоксально, но в наименьшей степени это происходит в регионах с преимущественно русским населением, где национальные движения слабы, не имеют представительства в органах власти и занимают весьма ограниченный сегмент в информационном пространстве. К тому же в своей идеологии они больше апеллируют не к медиевализму, а к эпохе Российской империи, преимущественно рубежа XIX и XX вв. Носителем медиевальных идей и посылок в области культуры, национального развития, исторической политики в современной России, как и в XIX столетии, выступает преимущественно государство. Также проводником этих идей выступает Русская православная церковь, но ее культурная политика в отношении медиевализма совпадает с государственной [19] . В обществе эти идеи получают самостоятельное, независимое от государства развитие в основном на уровне локального патриотизма, местных идентичностей (гордость за местных героев и знаменитостей, за местные достопримечательности), движения исторических реконструкторов, некоторых культурных тенденций (например, феномена «славянского фэнтези») или в маргинальных течениях вроде неоязычества.
19
О политике памяти, проводимый в РПЦ, в том
Доминирование государственного над национальным проявляется в монументальной политике, в использовании медиевальных идей в межгосударственных «войнах памяти», в коммеморациях, в коммерческо-туристической деятельности. Апелляция к Средневековью здесь понятна: в отношении истории СССР и России последних Романовых (связанной с революцией 1917 г.) общество идеологически расколото, причем весьма болезненно и бескомпромиссно. А Древняя и Московская Русь выступают своеобразным «полем консенсуса», относительно их высокой роли все более-менее согласны. Хотя и здесь находятся символические фигуры, вызывающие ожесточенные споры (например, Иван Грозный). Причем, безусловно, это не только споры о реальной роли этих лиц, но прежде всего о воплощении в их образах политических идеалов и антиидеалов современности. Перед нами – классический медиевалистский феномен.
Стоит также подчеркнуть, что в связи с глобализацией, прежде всего в области культуры, в России также проявляются все те глобалистские факторы, которые влияют на развитие медиевализма в мире (дигитализация, геймеризация, коммерциализация истории как индустрии развлечений, рост ретротопии и ностальгии как формы психологического сопротивления настоящему и т. д.).
На актуализацию образов Средневековья влияет и изменение в человеческой культуре восприятия времени, связанное с кризисом темпорального режима модерна [20] . Граница между прошлым и настоящим становится все более размытой, возникает концепция «сплошного настоящего». Прошлое оказывается необычайно востребованным современностью. Недаром говорят, что в России сегодня больше спорят о прошлом, нежели обсуждают будущее. Отсюда рост презентизма в современной исторической политике и восприятии истории. Если раньше влияние современных взглядов на историю расценивалось негативно, считалось признаком конъюнктуры, то сейчас все больше побеждает точка зрения, согласно которой история представляет ценность только тогда, когда имеет значение для современности, и прошлое должно оцениваться с позиций настоящего [21] . Но это же чистая медиевалистская ситуация: использование актуализированных средневековых образов (вернее, образов, сконструированных под Средневековые) для осмысления современных исторических процессов, поэтому споры об Александре Невском и Иване Грозном звучат столь же злободневно, как обсуждение последних политических новостей. В контексте споров о государственной политике памяти широко обсуждается феномен неомедиевализма, связанный с эксплуатацией Средневековья как ресурса национальной политической культуры, в которой одни представляют «средневековые методы» организации социальной жизни, в частности опричнину / защиту государства как «исконную» и позитивную черту российского общества, а их оппоненты в этом контексте прямо связывают процессы усиления неомедиевализма с процессами ресталинизации в российском обществе [22] .
20
Ассман А. Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима модерна. М., 2017.
21
Обзор современных концепций презентизма см.: Лоренц К. Вне времени? Критические размышления о презентизме Франсуа Артога // Логос. 2021. Т. 31, № 4. С. 31–64; Бевернаж Б. «Прошедшесть прошлого»: некоторые размышления о политике историзации и кризисе истористского прошлого // Там же. С. 65–94; Йордхайм Х. Множественное время и стратиграфии истории // Там же. С. 95–118; Николаи Ф. «Новые войны»: исчезновение будущего и(ли) синхронизация темпоральностей // Там же. С. 119–134.
22
См. прежде всего работы Д. Хапаевой и реакцию на них: Хапаева Д. Неомедиевализм плюс ресталинизация всей страны // Неприкосновенный запас. 2018. № 1 (117). С. 173–186; Khapaeva D. Neomedievalism as a Future Society: Te Case of Russia // Te Year’s Work in Medievalism. 2010. Vol. 32. P. 1–12. Ср.: Utz R. Medievalism Is a Global Phenomenon: Including Russia // Te Year’s Work in Medievalism. 2018. Vol. 32. P. 13–25; Wijermars M. Memory Politics in Contemporary Russia. Television, Cinema and the State. London; New York, 2019. P. 218.
По сравнению с советской эпохой сейчас происходит настоящий медиевальный бум, в городах ставят сотни памятников средневековым персонажам, снимают фильмы, устраивают бугурты реконструкторов, создают компьютерные игры и т. д. Но этот процесс выглядит интенсивным только по сравнению с предыдущими эпохами. Например, за XIX и XX столетия в Российской империи и СССР было поставлено около 20 памятников средневековым персонажам, а за последние 20 лет – более 400. В фантастической литературе романы о так называемых «попаданцах» (персонажах, попадающих в другие временные пласты), построенные на конструировании альтернативной истории России, сюжеты, связанные с «переписыванием» истории, начиная с Древней Руси и в особенности с периода Ивана IV и Смутного времени, являются одними из наиболее востребованных. В большей части таких произведений будущее перестраивается таким образом, чтобы избежать ошибок и исторических травм Нового времени, «исправить» историю России в соответствии с современными запросами [23] .
23
См., например: Галина М. Вернуться и переменить. Альтернативная история России как отражение травматических точек массового сознания постсоветского человека // Новое литературное обозрение. 2017. № 4 (146). С. 258–271.
Правда, если брать все поле исторической памяти, то медиевальные сюжеты намного уступают по востребованности сюжетам об истории XX в., в частности об эпохе последнего российского императора Николая II, о Первой мировой войне, Гражданской войне и еще больше – о Великой Отечественной войне и советском времени. Актуальное поле исторической политики в современной России – это история последних десятилетий Российской империи, СССР и 1990-х гг. [24] По сравнению с ними русский медиевализм отходит на второй план.
24
Ростовцев Е. А., Сосницкий Д. А. Карта памяти современного российского общества (аналитический обзор) // Вече. Ежегодник русской культуры и философии. 2021. [№ 33]. С. 158–184.
Все вышеназванные сюжеты и тенденции мы постараемся осветить и проанализировать на страницах второго тома нашей книги об исследовании медиевализма в Центрально-Восточной Европе и на Балканах. Он целиком посвящен России в географических рамках Российской империи, СССР и постсоветского пространства (в исследование мы не включили Кавказ, Сибирь и Среднюю Азию как регионы со своей спецификой, которую невозможно изучать вне азиатского контекста, а это тема отдельной самостоятельной работы). Понятно, что охватить абсолютно все сферы и примеры проявления медиевализма в рамках одной книги невозможно, поэтому мы попытались выявить наиболее важные тенденции и в рамках case studies рассмотреть их проявления.
Тема является практически неизученной – русский медиевализм почти не был предметом научного рассмотрения. Его историография насчитывает сравнительно немного работ [25] , хотя литература, посвященная формированию мифов о тех или иных персонажах и событиях русских Средних веков, достаточно обширна [26] . Действительно, в основном к интересующей нас историографической традиции можно отнести труды, которые посвящены освещению тех или иных средневековых сюжетов глазами современников и потомков, хотя авторы при этом не обращаются к методологии медиевализма. Издавались документы [27] , в частности, существовавшего в начале XX в. Общества возрождения художественной Руси [28] . Изучалась семантика культурных символов, идущих из Средневековья и получивших применение в культурных контекстах Нового времени [29] . Разумеется, помимо литературных текстов, в сферу внимания историографии попадает широкий круг иных источников формирования памяти (и аспектов политики памяти) о Средневековье в Новое и Новейшее время – церковные практики и атрибуты (церковные месяцесловы [30] , иконы [31] , церковное пение [32] , практики канонизации [33] ), историческая живопись [34] , гравюры [35] , памятники народного искусства [36] , памятники историописания [37] , монументальная скульптура [38] , практики реконструкторского движения [39] , коммеморации [40] , телевизионная продукция [41] , русский стиль в архитектуре [42] и др. Некоторые исследования относятся скорее к культуральной истории и связаны с конкретными объектами исторической памяти. Проблемы русского медиевализма затрагивались в рамках изучения политики памяти, исторической политики, но редко были объектами специального и тем более монографического изучения.
25
Историографический обзор см., например: Bodnarchuk D. V. Te Mobilized Middle Ages in Historical Memory // Вестник Санкт-Петербургского университета. История. 2019. Т. 64, вып. 1. С. 159–176.
26
См.
27
Общество возрождения художественной Руси и Федоровский городок Царского села (сборник документов и материалов) / сост., предисл. и комм. Ю. В. Шабаровой. СПб., 2013.
28
В 2013 г. в Санкт-Петербурге был создан одноименный Фонд поддержки русского искусства и православной культуры «Общество возрождения художественной Руси».
29
Самохин А. В. Образ средневековья в русской архитект уре второй половины XIX века: историзм как стиль и как принцип // Вестник Московского государственного университета культ уры и искусств. 2007. № 5. С. 272–275; Сазонова Л. И. Память культ уры. Наследие Средневековья и барокко в русской литературе нового времени. М., 2010; Кудряшов И. В., Панкратова Н. В. Древнерусские истоки поэтической концепции Н. А. Клюева // Карповские чтения. Арзамас, 2016. С. 220–232.
30
Иванова Н. П. Церковный календарь-месяцеслов как исторический источник // Известия Алтайского государственного университета. 1998. № 3 (7). С. 22–26.
31
См., например: Зрелых Д. Л. Образ святого равноапостольного Владимира в иконописи // Церковь и искусство. Курск, 2015. С. 19–37.
32
Урванцева О. А. Стилевое моделирование в духовно-концертной музыке XIX–XX вв.: автореф. дис. …канд. искусствоведения. Магнитогорск, 2011; Кручинина А. Н., Смирнова Е. А. В поисках звучащей Атлантиды // Вода живая. Санкт-Петербургский церковный вестник. 2013. Специальный выпуск № 3. С. 2–6; Мартынов В. И. История богослужебного пения. М., 1994; Григорьева (Перелешина) В. Ю. «Чтобы пробудить интерес к древнерусскому пению, требуется длительное воспитание вкуса» // Русская вера. URL:(дата обращения: 18.02.2022).
33
Батищев Р. Ю., Беляев Е. В., Линченко А. А. Русская Православная Церковь как актор современной политики памяти: дискурс канонизации // Studia Humanitatis. 2018. № 1. URL:(дата обращения: 26.07.2018).
34
Самохин А. В. Образ средневековья в русском искусстве XIX – начала XX века: дис. …канд. искусствоведения. М., 2008; Любенова У. Особенности интерпретации сюжетов русской старины в работах Виктора Васнецова и современных российских художников // О России с любовью. Лики России. СПб., 2016. С. 139–141.
35
Михайлова И. Б. Московское царство XVI века в исторической памяти русского народа (по гравюрам из собрания Д. А. Ровинского) // Архивы и история российской государственности. СПб., 2011. Вып. 1. С. 22–28.
36
Тимонина О. Ю. Духовное значение прообраза орла в народном искусстве Древней Руси // Искусство и культура. 2014. № 3 (15). С. 78–84.
37
См., например: Маловичко С. И. Конструирование социально-политической истории Древней Руси в историописании Екатерины II. С. 368–386.
38
См., например: Антощенко А. В. Монументы подвигу Рюрика // Родина. 2006. № 7. С. 56–60.
39
См., например: Быкова Е. В., Мокерова Е. Ю. Репрезентация «исторической памяти» в деятельности клубов реконструкции средневековья // Формирование гражданской устойчивости как фактор противодействия идеологии экстремизма и терроризма. Казань, 2017. С. 58–66.
40
См., например: Буслаев А. И. Имперские юбилеи – тысячелетие России (1862) и девятисотлетие Крещения Руси (1888 год): организация, символика, восприятие обществом: автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 2010; Сосницкий Д. А. Юбилеи допетровской Руси в императорской России // Вестник Санкт-Петербургского университета. История. 2019. Т. 64, вып. 4. С. 1226–1239.
41
См., например: Михайлова И. Б. С юбилеем, «Иван Васильевич!». Кинокомедия Л. И. Гайдая: «смешно, но не только…» // Новейшая история России. 2014. № 2. С. 143–156; Halperin C. Ivan the Terrible returns to the silver screen: Pavel Lungin’s flm Tsar // Studies in Russian and Soviet Cinema. 2013. Vol. 7, iss. 1. P. 61–72; Пчелов Е. В. Викинг Владимир Святославич // Valla. 2017. Т. 3, № 2. С. 107–112.
42
Литература по русскому стилю обширна, поэтому назовем только последние работы: Павлова А. Л. Русский стиль в церковной архитектуре XIX века (храмы соборного типа): дис. … канд. искусствоведения. М., 2002; Голынец Г. В., Голынец С. В. «Русские стили» в истории русского искусства // Суриковские чтения. Красноярск, 2015. С. 109–124; Кириченко Е. И. Русский стиль. Поиски выражения национальной самобытности. Народность и национальность. М., 2020; Савельев Ю. Р. Русский стиль императора Александра III и храмостроение на Святой Земле // Православный Палестинский сборник. 2020. № 118. С. 343–368; Корндорф А. «Избранные старинные русские костюмы»: археология, национальный стиль и греческий проект Екатерины II // Искусствознание. 2020. № 3. С. 254–303; Печенкин И. Е. Два «русских стиля», Владимир Стасов и один миф в истории русского искусства XIX века // Актуальные проблемы теории и истории искусства. 2021. № 11. С. 718–728.
Среди монографий можно выделить изучение истории трансформации на протяжении нескольких эпох образа Валаамского монастыря в книге финского историка К. Парппей [43] и ее же исследование образа Куликовской битвы [44] . Следует упомянуть монографию А. С. Ищенко, в центре внимания которой – фигура Владимира Мономаха [45] . Феномен славянского фэнтези и использование славянского метасюжета в современной культуре проанализированы в книге К. М. Королева [46] . Многочисленные тексты посвящены практикам мобилизации памяти о других героях русского Средневековья – Владимире Святом [47] , Александре Невском [48] , Сергии Радонежском [49] , Иване Грозном [50] и др. Однако такого рода работы можно отнести к историографии, которая получила образное определение «раскрошенной», с ее локальными мало сопоставимыми задачами, методами и исследовательскими горизонтами [51] .
43
Parppei K. Saints, Legends and Forgeries. Te Formation of the Historiographical Image of Valaam Monastery. Joensuu, 2010.
44
Parppei K. Te Battle of Kulikovo Refought – “Te First National Feat”. Leiden, Boston, 2017.
45
Ищенко А. С. Владимир Мономах в русском общественно-историческом сознании: мифологический образ и историческая реальность. Ростов-на-Дону, 2014.
46
Королев К. М. Поиски национальной идентичности в советской и постсоветской массовой культуре. Славянский метасюжет в отечественном культурном пространстве. СПб., 2020.
47
Есина Т. А. Сакрализация образа политического лидера и национальная консолидация россиян: князь Владимир Святой как символ государственного деятеля и современность // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. 2014. С. 128–140.
48
Isoaho M. Te Image of Aleksandr Nevskiy in Medieval Russia. Warrior And Saint. Leiden; Boston: Brill, 2006; Шенк Ф. Б. Александр Невский в русской культ урной памяти: святой, правитель, национальный герой (1263–2000). М., 2007; Кривошеев Ю. В., Соколов Р. А. «Александр Невский»: создание киношедевра. Историческое исследование. СПб., 2012.
49
Смурова К. Р., Подольская И. А. Преподобный Сергий Радонежский глазами художников // Традиционные национально-культурные и духовные ценности как фундамент инновационного развития России. 2013. № 6. С. 173–176; Ничипоров И. Преподобный Сергий Радонежский в русской литературе // Земной ангел и небесный человек. К 700-летию Сергия Радонежского. М., 2014. С. 268–279.
50
Леонтьева О. Б. Личность Ивана Грозного в исторической памяти российского общества эпохи великих реформ: научное знание и художественный образ // Диалог со временем: альманах интеллектуальной истории. 2007. Вып. 18. С. 19–34; Brandenberger D., Platt K. Terribly Pragmatic: Rewriting the History of Ivan IV’s Reign, 1937–1956 // Epic Revisionism: Russian History and Literature as Stalinist Propaganda. Madison, 2006. P. 157–178; Мутья Н. Н. Иван Грозный: Историзм и личность правителя в отечественном искусстве XIX–XX вв. СПб., 2010; Platt K. Terror and Greatness: Ivan and Peter as Russian Myths. Ithaca, New York, 2011; Brandenberger D. Interpreting Eisenstein’s Ivan the Terrible // Новейшая история России. 2020. Т. 11, № 1. С. 222–229; Petrone K. Eisenstein’s Ivan the Terrible and the History of Mentalit'es // Там же. С. 233–239; Platt K. Eisenstein’s Ivan the Terrible, Indeterminacy, and the Hermeneutics of Suspicion // Там же. С. 240–247; Ерусалимский К. Ю. Зачем нужны памятники Ивану Грозному? // Историческая экспертиза. 2020. № 1 (22). С. 48–73; Halperin C. Ivan the Terrible in Russian Historical Memory since 1991. Boston, 2021.
51
См.: Ростовцев Е. А. Средневековье на карте памяти российского общества в контексте историографии memory studies // Мавродинские чтения 2018. СПб., 2018. С. 185–189.
Авторы еще раз, как и в первом томе, выражают благодарность прежде всего Российскому научному фонду, благодаря поддержке которого это исследование стало возможным. Кроме того, необходимо еще раз выразить признательность Санкт-Петербургскому государственному университету, в котором выполнялись научные работы, а также коллегам, своими советами и добрыми замечаниями, уберегшими нас от ряда ошибок и сомнительных высказываний. Неоценимую помощь оказали Т. В. Буркова, А. Ю. Прокопьев (СПбГУ), П. В. Седов (Санкт-Петербургский институт истории РАН), Г. Ф. Матвеев (МГУ), И. М. Кудрявина (Издательство СПбГУ). Хочется также поблагодарить коллег, которые оказали большую техническую поддержку проекту в процессе его реализации: Д. Ю. Хваткову, В. А. Чикину, А. С. Шишкову, И. Г. Андрееву, Е. И. Зубкова, Е. Ю. Клецкову, Н. А. Ефимову, О. А. Абеленцеву. Особые слова благодарности адресованы С. С. Смирновой. Книга была закончена только благодаря ее терпению и помощи.