Модель событий
Шрифт:
— Удалось. — Денис привык к подобным виражам, возможным посреди любого разговора, и не обращал на них внимания. — Странная история: он хочет быть достойным любви. Не больше и не меньше.
— Как это — быть достойным? По-моему, это вообще неподходящее слово: любят и недостойных, и даже вовсе отвратительных.
— Этого мало. Я заинтересовался этим делом, попросил Даниила Юрьевича поднять документы, и оказалось, что наш клиент достоин любви!
— Достоин, но не удостоен?
— Вроде того. Это тот случай, когда надо работать не с причиной, а с её следствием? — спросил Денис.
— Нет. Это тот случай,
— Зачем отступаться? — удивился Денис. — Я же могу состряпать фальшивый договор. Или даже справку. Уж что-то, а изобразить фальшивое документальное подтверждение чему угодно я в состоянии.
— Да уж, некоторые люди только и ждут того, что им выдадут удостоверение о смысле их жизни. Иначе они не поверят в то, что у их жизни есть смысл или, скажем, цель. А ведь у некоторых цель бывает совсем простая и приятная: жить счастливо, получать от этого удовольствие. И есть все шансы жить именно так, то есть обстоятельства благоприятствуют. Но наш клиент ищет глобальный смысл. Ради него он готов страдать, ну и страдает, конечно. Страдает-страдает, а смысла всё нет и нет. И смысла нет, и счастье улетело.
— Почему же нет смысла? Когда стремишься к чему-то — то обязательно достигнешь, — не согласился Денис.
— Знал бы он, к чему стремиться. Когда у человека нет цели, а есть только смутное ощущение того, что смысл его жизни заключается в каком-то глобальном свершении, ради которого можно страдать и жертвовать собой, то в сухом остатке мы имеем что?
— Что человек на самом деле стремится к страданию, — грустно констатировал Денис.
— Именно. И получает что?
— Получает то, к чему стремится. Надо же, какая примитивная ловушка!
— В которую люди сами себя загоняют, заметь. Никакие шемоборы, никакие душегубы, никакие тираны не говорят нашему герою: пойди-ка и пострадай. Он сам. Думает, что за страдание ему всегда воздастся великой целью.
— Но ведь бывает, что воздаётся, — не отступался Денис. Ему почему-то стало очень жалко несчастных страдальцев, идущих в полной темноте друг за другом к краю пропасти и воображающих, что в пропасти их ждёт и цель, и смысл, и счастье жизни.
— Бывает. Когда человек не стремится к страданию и даже пытается его избежать, а на роду ему написано — страдание, но одновременно и достижение великой цели.
— Извини, не улавливаю разницы.
— Ну, вот смотри-ка. Растёт в чахлой и скупой пустыне, на почве зноем раскалённой, уродский кактус. Раз в пять лет, когда пустыню орошают благодатные дожди, кактус выбрасывает невиданной красоты цветок, полюбоваться которым приезжают туристы, ботаники, светские дамы и прочие граждане мира. А в простом садике, возле дома преуспевающей семьи, растёт на клумбе роза. Самая обычная роза. Её поливают и пропалывают, подкармливают и подстригают — словом,
— Целой жизни не хватит на то, чтобы это понять, — вздохнул Денис, — целой простой, короткой, незначительной человеческой жизни.
— Да нет. Жизни, как мне кажется, как раз хватит. Ровно для того, чтобы понять то, что нужно, — и тут же умереть.
— Насколько было бы проще, если бы люди рождались сразу со знаниями, полученными в предыдущей жизни — если допустить, что она была. — Денис, казалось, совсем забыл о своём расписании и о работе вообще, так его захватила эта беседа. — Не надо было бы бродить по собственным снам, блуждать по чужим книгам, прислушиваться к обрывкам разговоров старших, чтобы понять, как всё устроено. Можно было бы не тратить время на повторное обретение базовых знаний, а заняться чем-то новым.
— Ну да, — хмыкнул Шурик, — особенно если в прошлый раз ты родился в Средние века. А тут вокруг — такой научный прогресс. Да твои дремучие знания будут тебе только мешать. Ты ведь точно знаешь, что это солнце вращается вокруг земли — и точка. Или родишься ты лет через триста — а языка, на котором ты говорил, уже не существует. Ходишь со своими знаниями, как немой, учишься понимать людей заново.
— Ну хорошо, я вполне переживу без знаний, как таковых. Но есть же вечные ценности, а? Скажем, понимание того, что страдание «во имя» само по себе ничего не гарантирует?
— Допустим, ты всё это понимаешь, родился в очередной раз с необходимыми базовыми знаниями, лежишь в люльке, избегаешь лишних страданий, потому что прожил до этого уже четыре жизни, и думаешь, что всё давно понял. А кто-то взял и родился впервые. Такое ведь тоже возможно. И ты — весь такой профессор — лежишь с ним в соседних люльках и хочешь завязать приятное знакомство или хотя бы поболтать, пока не настало время кормления. Ты ему: «Любезный, как вы полагаете, что изменилось на Земле с тех пор, как мы покинули её в прошлый раз?» А он в ответ: «Агу! У-ня-ня!» А ты в крик: «Нянечка! Быстро ко мне! Уберите этого дебила куда-нибудь подальше!»
— Не стал бы я кричать. Я же тоже когда-то был таким несмышлёнышем — ну когда родился впервые?
— Да-да. И прожил потом жизнь раба. Потому что всех рождённых впервые решено было отбирать у родителей и отправлять в резервации, где их воспитывали так, чтобы они работали на благо остальных, уже повидавших не одну жизнь. В самом деле, чего церемониться с дебилами?
— Они не дебилы! Они просто ещё ничего не знают, но научатся! И в следующей жизни уже не будут рабами, — заступился за воображаемых младенцев Денис.