Шрифт:
По пути на станцию Уильям с мучительной досадой вспомнил, что ничего не купил детишкам. Бедные малыши! Для них это было тяжёлое испытание. Их первыми словами, когда они бежали поприветствовать его, всегда были: «Что ты принёс мне, папочка?» А у него ничего не было. Следовало бы купить им каких-нибудь конфет на станции. Но именно так он поступал все прошлые четыре субботы; их лица вытянулись в последний раз, когда они увидели опять те же самые коробки.
И Пэдди сказал: «У меня была красная ребристая до этого!» А Джонни сказал: «А у меня всегда розовые. Я ненавижу розовый.»
Но что же Уильяму делать? Задачу было не так просто решить. В старые времена, конечно, он взял бы такси до приличного магазина игрушек и за пять
— Это так важно, — объясняла новая Изабель, — чтобы им с самого начала нравились правильные вещи. Это в дальнейшем сэкономит много времени. Действительно, если бедным любимчикам придётся тратить свои детские годы, глядя на эти ужасы, можно представить себе их взросление и просьбу принять в Королевскую академию.
И она произнесла это так, как будто посещение Королевской академии означало немедленную смерть для любого. — Ну, я не знаю, — медленно сказал Уильям. — Когда я был в их возрасте, то ложился спать, обнимая старое полотенце с узлом на нём. Новая Изабель посмотрела на него, её глаза сузились, губы чуть разомкнулись.
— Дорогой Уильям, я уверена, что так было! Она рассмеялась по-новому. «Всё же конфеты надо было купить,» — мрачно подумал Уильям, роясь в кармане в поисках мелочи для таксиста. И он представил, как детишки протягивают коробки всем — они были ужасно щедрыми мальчишками — а драгоценные друзья Изабель не стесняясь угощались…
А что если купить фрукты? Уильям задержался перед ларьком внутри вокзала. А может дыню каждому? Этим им тоже придётся делиться? Или ананас для Пэда и дыню для Джонни? Друзья Изабель вряд ли проберутся в детскую в то время, когда едят дети. Всё то же самое, если он купит дыню. Уильям в ужасе представил одного из молодых поэтов Изабель, по какой-то причине поглощающего кусочек фрукта за дверью детской.
С двумя очень неудобными пакетами он зашагал к своему поезду. Платформа была переполнена, поезд прибыл. Двери с шумом распахнулись и закрылись. Локомотив издал такой громкий шипящий звук, что люди, снующие туда-сюда, посмотрели с изумлением. Уильям направился прямо к первому классу для курящих, убрал свой чемодан и пакеты. И вынув огромную пачку бумаг из внутреннего кармана, уселся в углу и начал читать.
«Наш клиент, кроме того, положительно…. Мы склонны пересмотреть… в случае…» Ах, так было лучше. Уильям откинул назад приглаженные волосы и вытянул ноги на полу вагона. Знакомая тупая боль в груди успокоилась. «Что касается нашего решения…» Он достал синий карандаш и медленно отметил абзац.
Вошли двое мужчин, переступили через его ноги и устроились в дальнем углу. Молодой парень закинул на полку клюшки для гольфа и сел напротив. Поезд мягко тронулся — они отъезжали. Уильям поднял глаза и увидел, как яркий и оживлённый вокзал начинает ускользать. Какая-то девушка с раскрасневшимся лицом пробиралась между тележками, и какая-то напряженность и почти отчаяние были в том, как она махала рукой и кричала. «Истеричка!» — со скукой подумал Уильям. Ещё в конце платформы рабочий с чёрным, грязным лицом ухмылялся, глядя на проходящий поезд. Уильям подумал: «Вот, грязнуля!» — и вернулся к своим бумагам.
Когда он снова поднял глаза, повсюду были поля, и паслись коровы, укрываясь под тёмными деревьями. Широкая река, в которой на мелководье плескались голые детишки, плавно скользила в поле зрения и снова исчезала. Небо бледно сияло, и одинокая птица парила высоко, будто тёмное пятнышко в драгоценном камне.
«Мы просмотрели переписку с нашим клиентом…». В его сознании отдавалась последняя прочитанная им фраза. «Мы просмотрели…» Уильям задержал внимание на этой фразе, но без толку; она распалась на середине, а поля, небо, чайки, вода — всё шептало «Изабель». Каждый субботний полдень происходило одно и то же. Когда он был готов к встрече с Изабель, начались эти бесчисленные воображаемые встречи. Она то была на вокзале и стояла чуть поодаль от остальных, то сидела у дома в такси, то была у ворот сада или шла по увядшей траве, стояла у дверей или прямо в прихожей. А её ясный и негромкий голос говорил: «Это Уильям», «Привет, Уильям!» или «Так, Уильям приехал!» Он касался её прохладной руки, её холодной щеки.
Эта утончённая свежесть Изабель! Будучи мальчишкой, он после ливня с таким наслаждением забегал в сад и тряс над собой куст с розами. Изабель напоминала тот розовый куст: нежная как лепестки, блистательная и холодная. А он всё ещё оставался тем мальчишкой. Но ныне не побежишь в сад, не засмеёшься и не станешь отряхиваться. Снова тупая, неотступная боль в груди терзала его. Он вытянул ноги, отбросил бумаги в сторону и закрыл глаза.
— Что такое, Изабель? Что? — с нежностью спросил он. Они находились в спальне своего нового дома. Изабель сидела на расписном стуле перед заставленным чёрными и зелёными коробочками туалетным столиком.
— В чём дело, Уильям? — Она наклонилась вперёд и её красивые светлые волосы упали на щёки.
— Ну ты же знаешь! — Он стоял посреди комнаты и чувствовал себя посторонним. С этими словами Изабель развернулась к нему лицом.
— О, Уильям! — с мольбой в голосе воскликнула она, вскинув копну волос. Пожалуйста! Пожалуйста, не дуйся и не делай трагический вид. Ты всё время говоришь, показываешь взглядом или намекаешь, что я переменилась. Только потому, что я познакомилась с близкими по духу людьми, стала больше общаться и мне всё стало ужасно интересно. Ты ведёшь себя так, будто я, — Изабель откинула назад волосы и рассмеялась, — погубила нашу любовь или вроде того. Это такой жуткий абсурд, — она прикусила губу, — и такая досада, Уильям. Ты упрекаешь меня даже за новый дом и прислугу.
— Изабель!
— Да, да, в каком-то смысле это так, — быстро заговорила Изабель. Ты считаешь, что они — дурное предзнаменование. О, я знаю, ты так думаешь. Я это чувствую, — мягко сказала она, — всякий раз, как ты поднимаешься по лестнице. Но мы не могли и дальше жить в той убогой лачуге, Уильям. Хотя бы будь практичнее! Чего ради — там даже для малых детей не хватало места.
Нет. Это было верно. Каждое утро, когда он возвращался из адвокатской конторы, он возвращался лишь для того, чтобы найти малышей и Изабель в конце гостиной. Они ездили верхом на леопардовой шкуре, наброшенной на спинку дивана, или играли в магазины за столом Изабель, служившем им прилавком. Или же Пэд сидел на коврике возле камина и изо всех сил копал маленькой латунной лопаткой. В это время Джонни стрелял по пиратам из щипцов. Каждый вечер их по очереди приходилось заносить на плечах вверх по узкой лестнице к старой толстой Нянюшке. Да, пожалуй, это была убогая лачуга. Белый домишко с голубыми занавесками и петуниями в ящике за окном. Уильям встречал своих друзей у двери со словами: «Видели наши петуньи? Они просто бесподобны для Лондона, как вы думаете?»
Но вот что глупо, совершенно удивительно, он даже не догадывался, что Изабель не была так счастлива, как он. Боже, что за слепота! В те дни он ни капли не замечал, что она и впрямь ненавидит неудобный домик. Не замечал, что она думает, будто Нянюшка губит детей, что она ужасно одинока, цепляясь за новых людей, новую музыку, картины и так далее. Если бы они не пошли на ту вечеринку в мастерской Мойры Моррисон… если бы Мойра Моррисон не сказала на прощанье: «Я собираюсь спасти вашу жену, эгоист. Она похожа на утончённую маленькую Титанию»{1} … если бы Изабель не уехала с ней в Париж… если бы, если бы…