Модус вивенди
Шрифт:
– И кто же у нас отец? – с той же насмешкой уточнил ротмистр.
– Как нетрудно догадаться, Чалов Аркадий Андреевич, – так же невозмутимо ответила я, пытаясь хотя бы предварительно утрясти в голове полученную посредством энцефалографа информацию.
– Генерал-фельдмаршал Чалов? – резко обернулся Ветров, вперив в меня очень пристальный и непонятный взгляд.
– Он самый, – слегка кивнула я, прикрыв глаза. – Я бы не сказала, что это страшная тайна.
– Я не знал, что у него были дети, – голос ротмистра прозвучал задумчиво и озадаченно.
– У него один ребенок, – педантично поправила я. Это была не то чтобы больная тема,
– От чего он умер? – проигнорировав мой вопрос, уточнил Одержимый.
– Сердце, – так же ровно ответила я. – Вы не могли бы некоторое время помолчать? Мне необходимо собраться с мыслями.
К моему искреннему удивлению, мужчина действительно оставил меня в покое. А я вместо работы задумалась, что говорить гадости – это тоже своего рода талант, и, похоже, Ветров обладает им на грани гениальности. Я готова была поручиться, что именно сейчас он не ставил себе целью спровоцировать меня или вывести из себя, но удивительно точно умудрился зацепить две из трех самых болезненных для меня тем; третьей была смерть матери.
Нет, на самом деле, если копнуть глубже, тема была одна: одиночество. Наверное, его можно было назвать проклятьем нашей семьи. Оно убило мать; верная женщина способна ждать очень долго, вот только не всякое здоровье способно это самое ожидание выдержать. Анна Чалова была очень доброй и ранимой особой, и она просто не выдержала изматывающей тревоги за жизнь мужа. Одиночество убило отца. Официальное заключение говорило о сердечном приступе, но я-то знала истинную причину. Полный сил и энергии мужчина, получив отставку и почетную пенсию, сгорел за какой-то год и превратился в чуть живую развалину, не выдержав потери единственного оставшегося в его жизни смысла – службы. Не сумел найти себе другое применение – и умер от невысказанной обиды и собственной ненужности, а я ничем не смогла ему помочь.
Я, наверное, даже свою работу выбрала именно из-за этого проклятого одиночества – пыталась таким образом получить прививку от извечного семейного недуга.
Волевым усилием отогнав мрачные бесплодные мысли, я все-таки сумела сосредоточиться на насущном. Странно, но Ветров этому процессу не препятствовал и никак в мои мысли не вмешивался. Может быть, выяснив личность отца, которого в армии очень уважали, проникся заодно уважением и ко мне? Но в этот вариант верилось слабо; Одержимый по первому впечатлению и характеристике совершенно не признавал авторитетов.
Второй вариант был правдоподобнее и тоже вселял определенный оптимизм: ротмистр все же умел разграничивать служебные вопросы и все остальное. То есть систематически отравлять мое существование он будет, но по крайней мере не будет мешать работать. А значит, с его присутствием вполне можно смириться.
Оставалось только надеяться, что своим поведением ротмистр не спровоцирует пару-тройку дуэлей. Это Аристов – дипломат и вообще очень сдержанный мужчина, для которого я – в первую очередь ценный самостоятельный специалист и только потом женщина. А вот если свидетелем подобного поведения Одержимого окажется кто-то еще, все закончится печально.
Надо думать, в бою Ветров тоже нечеловечески хорош, раз дожил до своих лет: в дуэлях он должен участвовать очень часто. Если даже он не бывает в более-менее приличном обществе, то в любом случае общается с офицерами, и мало кто из
Все-таки интересно, кому и что он пытается таким поведением доказать? Попросту привык к такой манере общения и не желает что-либо менять? Слишком себялюбив, чтобы кому-то спокойно подчиняться? Демонстрирует протест против общего несовершенства мира? Мстит за какие-то детские обиды? Или – чем бес не шутит – в самом деле ищет смерти? Как-то все это… странно для офицера такого опыта и ранга. И мелочно.
Впрочем, решать проблемы Ветрова я точно не собиралась. В конце концов, может, у него просто нелады с психикой, и тут поможет только врач-специалист, или даже он уже не поможет: не стоит забывать, что я имею дело с Одержимым.
Зато у меня будет хороший дополнительный стимул решить поставленную цесаревичем задачу в кратчайшие сроки.
Когда я через некоторое время окончательно отошла от последствий использования энцефалографа, в кабинете ничего не изменилось. Ветров сидел в кресле, сквозь тонкий тюль штор почти не мигая глядя в окно. Вид он при этом имел совершенно отсутствующий. Бросив взгляд на циферблат старинных напольных часов, стоявших в углу возле двери, я обнаружила, что время вплотную подобралось к двум часам дня.
С сомнением покосилась на открытый контейнер с клыками. Неизученных осталось четыре, два из которых содержали информацию по языку. Можно было обойтись без последних, исключительно техническими средствами, но я больше доверяла собственному разуму. К тому же знание языка в противовес синхронному переводу, на мой взгляд, сильно облегчало понимание. Разумеется, в том случае, если человеческие органы были способны различить и воспроизвести нужные сигналы. Но с варами последняя проблема не стояла, надо было только немного поработать над артикуляцией.
После записи информации некоторое время стоило потратить на ее комплексное осознание и систематизацию, окончательно освоиться в языке. Потом хотя бы приблизительно выработать стратегию поведения и… думать. Много думать, с разных сторон разглядывая полученные данные и пытаясь найти ключик к решению. По всему выходило – отведенного на подготовку времени хватало. Надумать что-то путное в отрыве от изучаемого общества я бы вряд ли смогла, но настроиться на нужный лад – вполне.
Потянувшись за следующим клыком, я опять запнулась взглядом о сидящего напротив мужчину и отчего-то отчетливо вспомнила его вчерашнее «ты есть не пробовала?», а вслед за этим – вечное ворчание Савельева на ту же тему. И решительно потянула с головы энцефалограф, с иронией размышляя о вреде и пользе гвардии ротмистра Ветрова. Вот, казалось бы, сплошная ненужная нервотрепка, а если бы не он, вряд ли я бы вспомнила о еде.
– Игорь Владимирович, вы будете обедать? – вежливо поинтересовалась я. Мужчина вздрогнул, как будто спал с открытыми глазами, а мои слова его разбудили, и с некоторым трудом сфокусировал взгляд на мне. Пару секунд молчал, будто не понимая, где находится и чего я от него хочу, а потом серьезное сосредоточенное выражение лица сменила уже знакомая ухмылка.
– Ты что, серьезно будешь готовить?
– Нет, – коротко ответила я, складывая энцефалограф в предназначенный для него контейнер. Хранить его иначе строго не рекомендовалось: прибор был очень хрупкий, механические воздействия легко могли его покалечить. А работать с неисправным энцефалографом… есть более гуманные способы самоубийства.