Мое милое детство
Шрифт:
Сестра Лида сравнительно легко переносила разлуку. Ведь нянечка была не ее, а моя, «вся моя», «как есть до самого неба».
Наконец, у меня начались какие-то боли в голове, в сердце.
Однажды приехала бабушка и увезла нас к себе погостить…
В один печальный день я заболела… Как началась эта тяжелая болезнь, я хорошенько не помню… Как она текла и что это было, теперь едва можно определить, — но было что-то мучительное…
Помню, что я очнулась страшно слабая, приоткрыла глаза и спросила:
— Нянечка, ты здесь?
И я услышала дорогой, милый голос:
— Здесь, мое золотце. Здесь, моя Беляночка.
Вдруг я вспомнила ужасную действительность и залилась горючими слезами.
— Ты не уйдешь в свою богадельню?.. — сквозь отчаянные рыдания спросила я.
— Не уйду, мой ангел, не уйду, моя Беляночка. Успокойся, моя пташка. Успокойся ты, Господь с тобою, мое дитятко…
Господи, какое счастье бывает на свете: опять я слышу имя моего детства, меня ласкают дорогие дрожащие, старческие руки. Тут она около меня. С нею так тепло и хорошо.
Сестра Лида тоже радуется, обнимает няню и говорит:
— Правда, нянечка, ты не уезжай от нас. Клавдя, когда вырастет, то выстроит богадельню еще лучше, чем твоя… И возьмем туда всех старушек на свете.
Когда я поправилась, мы с няней переехали от бабушки к себе домой! Точно солнечные лучи ярко осветили и согрели нашу квартиру. Какая пошла уборка и разборка! Няня все вычистила, убрала, все перештопала, починила и поминутно сердилась и ворчала на Дуню… Та все делала не так, все не по ней. И Дуня тоже сердилась:
— Уйду, беспременно уйду!.. Не житье мне с няней, — грубо говорила Дуня.
Зато как заблестела чистотой наша квартира и расцвели, как цветки, две маленькие девочки… Заботы няни, ее ласки были последние осенние лучи заходящего солнца, которые ненадолго отогревают и кратко светят. Она, видимо, слабела, что-то предчувствовала, и не по силам ей было лелеять нас.
Няня выходила меня, приласкала, пригрела, дала ожить нашим с Лидой сердцам и опять уехала в свою богадельню.
< image l:href="#"/>XIV. Первое горе
Несколько дней я вела себя примерно: ела по утрам саламату, вязала чулок, прибирала нашу детскую и дружно играла с Лидой. Мама и папа это заметили.
— Ты была умница, Клавдя, и поедешь завтра к няне в богадельню, — сказала мама, погладив меня по голове.
Какое неожиданное счастье!
Как дожить и дождаться этого завтра!
— Но ты должна дать обещание, что не будешь плакать и кричать. Иначе это будет в последний раз.
— Не буду, не буду, — уверенно ответила я. И твердо решила в богадельне вести себя примерно. Ведь я знала, что грозит, если…
День ожидания казался длинным. Но я ликовала, и все мне казалось привлекательным. С Лидой мы поиграли в куклы, устроив богадельню, я даже радостно обняла Дуняшу на кухне и сказала:
— Завтра я поеду к нянечке в богадельню.
— Подикось, стосковалась по тебе Матвеевна… Обрадуется-то, старая ворчунья.
Мы с Лидой дружно собрали няне какие-то мелочи. И мама уложила ей булок, варенья, лимон и постного сахару [44] .
— Няня знает, что ты приедешь, и тебя ждет, — сказала мама.
Ждет меня, моя любимушка… Так же, как и я, все думает-думает… А завтра-то…
Плохо спала я эту ночь и проснулась еще до рассвета. Я все думала, все вспоминала, как она там меня ждет. Приеду я, войду… Она меня обнимет, приласкает, скажет так тихо, ласково: «Моя Беляночка, мое золотце». И этого довольно… И я не буду, ни за что не буду плакать… Удержу себя… Буду изо всех сил стараться не плакать и не кричать…
44
Сахарные конфеты.
Едва утром сестра открыла сонные глаза, как я нетерпеливо и радостно ей сказала: «Лидинька, ведь сегодня к няне». И мы обе весело рассмеялись.
Наконец, мы отправились: папа, мама, Лида и я. Как медленно двигалась «щапинская карета», как долго-долго тащились мы после на трясучем извозчике. Наконец, мы у цели… Вот оно, большое белое здание. А там где-то ждет меня няня… Наверно, стоит у окна… смотрит… Я побежала вперед легко и быстро.
— Тише, тише, Клавденька, не упади, а не то нос расквасишь… И к няне с украшением придешь! — крикнул папа.
Нянечка встретила нас в коридоре… Как мы с Лидой бросились к ней… Мне она показалась такой старенькой, слабой, совсем другой, чем у нас. Сначала мы все сели на диване в коридоре, обнялись и долго ничего не могли сказать друг другу; наслаждались близостью, присутствием, успокаивали душившее волнение… Даже бурная мама молчала: она со слезами на глазах обнимала няню за голову и целовала ее седые волосы, глаза, все лицо.
— Ну что, как ты живешь, моя Беляночка? — тихо спросила няня.
Я ничего не ответила, только с укором посмотрела на нее: разве она не знает, как я могу жить без нее?
— Учитесь ли с папенькой? Работаете ли? Убираете ли комнаты? Кушаете ли саламату? Кончила ли чулок что Дуняша? Были ли у бабушки с дедушкой? Здорова ли Машенька?
И полились-полились вопросы без конца. Мы говорили долго, отрывисто, точно ручей журчал по камешкам. Все было так близко, дорого, интересно. Каждая мелочь была для няни — второй жизнью.
Мы перешли с няней в ее комнату: там стояла ее кровать и столик и много подобных же кроватей для других старушек. Их было тут очень много, и мне они казались такими милыми, добрыми, похожими на нянечку. Старушки нас окружили и ласково расспрашивали.