Мое милое детство
Шрифт:
Но вот мы почти и дошли до цели нашего путешествия. Мы заворачиваем в 15 линию Васильевского Острова. Вон — вдали виднеется и милый серый двухэтажный деревянный домик с зеленой крышей и зелеными ставнями. При виде его так трепетно и радостно забьется сердце. Там протекли счастливые дни нашего детства. Там научились мы хорошему. Жизнь в стенах этого домика представлялась нам раем.
С тех пор я люблю маленькие деревянные дома, окрашенные в серую краску, и непременно с зелеными крышами. Я всегда мечтала под старость иметь такой домик. «Сюда ко мне стали бы собираться мои внуки… Я бы стала им рассказывать сказки, учить уму-разуму», — мечтала я. Но это желание так и осталось мечтою.
Вот он, милый домик… Из-за забора виднеются березы и высокая жердь с клеткой для птиц. Это дедушкина затея. Он так любит птиц, ловит их в эту клетку. А зимою прикармливает везде, где только возможно.
— Ну так и есть! Окно уже у него выставлено. И около окна толпятся мальчишки, — говорит няня, прикрывая глаза рукою и всматриваясь вдаль.
— А дедушку ты видишь, нянечка?
— Конечно, он там же… Мыльные пузыри пускает… Мальчишки-то за ними гоняются… Ах, баловень большой, ах, хороводник! — ласково говорит няня.
— Он нас видит уже наверно.
— Видит, видит… Вон замахал рукой… Мальчишки засуетились, убежали.
— Вон тетя Манюша и тетя Саша бегут… А впереди Каштанка и Карошка! — радостно вскрикивает Лида.
Действительно, из калитки серого домика выбежали две девушки: одна очень маленькая, а другая высокая и тоненькая. Они стремительно направились в наши сторону. Это были наши тети. Тетя Манюша — та, что горбатенькая, очень маленького роста… Тетя Саша — высокая тоненькая блондинка.
Они бросаются к няне, христосуются, отнимают от няни «ридикюль». Каштанка и Каро вертятся около нас как сумасшедшие, прыгают и стараются лизнуть в лицо то меня, то Лиду.
— Оставь, Машенька, мой «ридикюль». Разве можешь ты его нести? — говорит няня.
— Я мала, да сильна, нянюшка, — отвечает тетя Манюша и громко смеется. Ее огромные черные глаза сверкают весело и живо, а смех звучит совсем как у нашей мамы.
Дедушка выглядывает из окна и тоже смеется. Мама и тетя Манюша очень на него похожи.
— Вот, моя старушка, и наши барышни жалуют… Здравствуйте, барышни… С великим Праздником!
Мы все христосуемся.
— Идите-ка ко мне, барышни, скорее пузыри мыльные пускать… С дымом, с мошками… — говорит дедушка.
— Ах, папенька, оставьте, пожалуйста, детей… Дайте им передохнуть с дороги… Ведь они еще и бабушку не видели! — недовольным тоном проговорила тетя Саша.
— Слушаюсь, слушаюсь, «принцесса на горошинке», я их не трогаю… Я пошутил.
Дедушка наш был оригинал, чудак, каких прежде было немало, а теперь совсем не бывает. Дедушка всегда нас называл «барышни» или «девицы». Этим он, конечно, хотел выразить, что нас особенно балуют, оберегают и нежат.
У калитки серого домика уже слышны радостные возгласы. Бабушка, тетя Надюша, Дуняша встречают нас на улице.
Все веселы, смеются, громко расспрашивают, целуют и ведут в комнаты. Громче всех раздается визгливый голос Дуняши. Она имела способность всегда хохотать и взвизгивать; за это ей очень часто попадало от тети Саши.
— Ахти-матушки! Да дитятки наши приехали! Да миленькие, да пригоженькие! — вопила Дуняша и громко смеялась…
— Авдотья, угомонись!.. — строго говорила тетя Саша.
— Да я на боярышень радуюсь… Я их раздену… Миленьких-то моих, пригоженьких моих…
— Иди, иди, Авдотья! Мы сами детей разденем…
Возгласы, радостные восклицания так и сыплются. Бабушка обо всем подробно расспрашивает няню: удались ли кулич и пасха? Здоровы ли родители? Что делали? Что шили? Когда придут дочь и зять? Почем все покупали?
Нянечка почтительно обо всем докладывает и называет бабушку «сударыней».
Бабушка наша сегодня просто красавица. В первый день Пасхи и во все торжественные дни церковных и семейных праздников мы много-много лет видели бабушку и дедушку в одних и тех же одеждах. На бабушке надето широкое пестрое шелковое платье, на плечах шаль, а на голове белый чепец с лиловыми лентами. Дедушка в праздники надевал вицмундир с массой каких-то медалей и орденов; при этом высокий воротничок с углами так странно подпирал ему голову. И казалось, что голову он держит особенно гордо, откинувши назад.
Дедушка был горбатый, невысокого роста; но он был здоровый, сильный, веселый и бодрый человек. И горб его нисколько не портил.
— Сегодня бабушка — царица, а дедушка — царь, — шепчет мне Лида. На нашем условном детском языке это означает, что наши старички красивы, нарядны, торжественны.
— А мальчики дедушкины придут петь «Христос воскресе»? — спрашиваю я бабушку.
— Приходили уже, но Сашенька их не пустила. Придут позднее для вас…
Не успели мы еще раздеться, как дедушка уже громко объявляет из своего кабинета:
— Моя босоногая команда идет… Мальчики идут петь… Пустите моих мальчиков…
— Не важные гости! И подождут… Дети еще и раздеться не успели… Покоя от этих мальчишек нет, — сердито говорит тетя Саша.
— Пусти их, Сашенька… Они пропоют и уйдут… И отец успокоится, — заискивающе обращается бабушка к дочери.
Раздается тихий звонок. Дуняша с визгливым возгласом: «Ахти-тошеньки!» бежит открывать калитку. По деревянным мосткам дворика слышен топот детских ног.
Человек 12–15 мальчиков, самых бедных жителей пятнадцатой линии Васильевского Острова, вошли в залу. Эти бледные, худые, бедно одетые ребята — все друзья, закадычные приятели дедушки. Это его «босоногая команда», его «мальчишки» — как говорили тети. В первый день Пасхи они всегда являлись петь «Христос воскресе», а в первый день Рождества — со звездою славить Христа.
Сколько возился с ними дедушка и как их любил, я расскажу после. Но тети, особенно тетя Саша, не жаловали «этих мальчишек».
— Ноги вытирайте хорошенько! Опять на полах наследите! За вами вечно приходится грязь убирать! — слышится грозный оклик тети Саши.
— Успокойся, Сашенька, они вытрут, вытрут! Я посмотрю за ними, — кротко говорит бабушка.
— Эх, принцесса, за моими ребятами грязь убрать — одна минута… И следа не останется. Главное — не было бы на душе черноты, — слышен голос дедушки из кабинета.