Мое побережье
Шрифт:
Исчез он так же быстро, как и появился. Есть в этом мире стабильность.
Мы отрабатывали парные упражнения не долго. Однако «мы» — понятие растяжимое; Нора демонстративно ушла в сторону от меня и составила компанию Саре, с какой-то напускной наигранностью смеясь на весь зал.
До конца урока мы играли. Мальчики с мальчиками, девочки с девочками… чтобы окончательно не предстать белой вороной, я сделала себе мысленную пометку бегать вправо и влево за толпой, по возможности не попадаясь на глаза ведущим игрокам (пара человек, но все же!), которые, боже упаси, могли бы передать мяч мне.
Выживать удавалось. Везло скрываться за спинами других, внимание подающих
Я расслабленно бегала трусцой, время от времени теряясь мыслями в отвлеченных темах. Меня пару-тройку раз толкнули, возвращая с небес на землю…
Все произошло быстро и неправильно. Я видела девчонку, имени которой навскидку не помнила, но главное заключалось в том, что в баскетбол она играла на несколько долей десятых лучше меня. Возможно, она хотела сделать передачу. Возможно, она вела схожую политику на площадке и витала в облаках, да руки-предатели случайно словили мяч, а мозг не успел предельно точно смоделировать ситуацию…
Мяч полетел слишком быстро, чтобы в голове мелькнула хоть одна здравая мысль. К примеру — поймать его. Отклониться в сторону. Не стоять незаинтересованным в процессе бревном, в конце концов.
Удар пришелся точно по переносице, меж глаз, в которых на пару добрых секунд потемнело. Голова вместе с корпусом мотнулась назад, координация сбилась.
Я говорила, что не умею играть в баскетбол? Запомните это. А теперь факт номер два: я ненавижу играть в баскетбол.
Слезы — непроизвольная реакция организма, вызванная эксцентричным налетом — заволокли глаза, несколько девчоночьих «ой», «ай» и «ох» достигли слуха.
— Пеппер? — звучание единственного голоса, который был изучен до мельчайших интонаций, усиливалось по мере шарканья кроссовок по паркету. — Живая? Что, прям по носу?
Немного проморгавшись и почувствовав, как слезы быстро очертили крылья носа, я увидела стоящего подле него Хэппи.
— Живая, — отрывисто сообщила, вновь зажмуриваясь. Вся переносица словно онемела, вспыхнула жаром. В голову отдавало тупой ноющей болью.
— Дай посмотреть, — он отвел мою руку за запястье, поджал губы. — Зажми носовую перегородку, дыши через рот.
Где располагалась пресловутая носовая перегородка, я сообразила не сразу, но рефлекторно надавила на крылья носа.
Хэппи выглядел обеспокоенным. Тони — отчего-то малость раздраженным. По крайней мере, его сведенные брови означали либо критическую задумчивость, либо злость. Ни то, ни другое в полной мере уместным сейчас не было.
Разумеется, меня послали в медпункт, прикладывать необходимые «холодные штуки», как я их мысленно окрестила, способствующие сужению сосудов.
Чувствовала себя ужасно вымотанной. Физически, эмоционально. Не радужной атмосфере способствовал Тони, преодолевший весь пусть по лестнице в напряженном молчании. Мне говорить было неприятно в принципе — при каждом задействовании мышц лицо саднило. Чего он так взъелся? Если взъелся; понимать настроение этого человека было слишком тяжело. Я ведь не нарочно под мяч подставилась. Да и его никто не просил провожать — мне было бы отчасти комфортней спуститься в медпункт с Хэппи.
Наши неравномерные шаги отдавали эхом в пустующих на время урока коридорах. На глаза попались крупные белые настенные часы, обмотанные бумажной гирляндой в форме оранжевых тыкв. Хэллоуин не за горами. Конечно.
Я терялась в собственных сумбурных раздумьях, одним из которых было полнейшее отсутствие предпраздничного настроения.
========== 2. ==========
Случается ли у людей ощущение, сродни облегченному «наконец-то, я дома»? Меня оно посещало
Солнце зашло, хотя с учетом количества пасмурных дней оно, можно сказать, представляло собой фигуру весьма мистическую в плане существования. Преимущественно осенью, когда почти каждый день встречал тебя то дождем, то туманом, то пасмурностью.
На первый взгляд казалось, что дома никого нет, а торшер в прихожей отец оставил включенным для кота (нет, это вовсе не глупо — сама так делала временами), но вскоре меня настигли приглушенные комментарии бейсбольного матча, чередующиеся со свистками и протяжным гулом болельщиков.
— Пап? — либо он вышел в магазин, либо расположился на своем неизменном месте — в кресле с накинутым на сидение пледом.
Ответа не последовало. Я успела приснастить плащ на крючок и пройти половину пути по направлению к кухне, как он возник в дверном проеме.
— Привет, — отец выглядел сконфуженным, рассеянно хлопая себя по карманам потертых джинсов.
Клетчатая рубашка, как всегда, была застегнута почти на все пуговицы. Не помню, чтобы он носил их нараспашку, с футболкой под низом, как делал это до смерти мамы; словно он всем своим существом стремился оградиться от внешнего мира, проникаясь подобными мыслями настолько сильно, что «закрывался» в каждой мелочи, неосознанно. Нет, конечно, он не превратился в ворчливого старика с седыми висками, но, вспоминая того жизнерадостного брюнета с широкой улыбкой, который и дня не мог прожить без дружелюбных подшучиваний, и глядя на нынешнего хмурого и серьезного мужчину, максимальной эмоцией которого была кривая усмешка, создавалось ощущение, что это два разных человека. Раньше он походил на парня, рекламирующего зубную пасту или новый пикап «Шевроле» — беспечного, красивого и энергичного. На сегодняшний день… само собой, он все еще оставался видным и привлекательным (только морщин прибавилось, да щетина закрепилась на щеках). Но этот едва ли не волнами исходящий холод отталкивал. Порой мне казалось, что даже глаза его потемнели и утратили былой блеск. Они больше не были светло-голубыми, азартными. Они стали неясного, тусклого синего оттенка.
Не исключаю, что все это — сплошные выдумки и разгул женской фантазии, но я его видела таким.
— Ты сегодня поздно.
— Привет, — поставила пакет на стол, принимаясь выуживать его содержимое. — Я… в магазине была, — затрудняюсь объяснить, почему это прозвучало таким неловким тоном.
— М, — он коротко кивнул и взялся за ручку графина, наполнил стакан водой. Сделал глоток, осмотрел покупки, задержался взглядом на круглой баночке сырного крема — вещи, по сути своей, бесполезной и исключенной из списка обязательных продуктов, но являвшейся моей страшной слабостью.
Никто не запрещал покупать то, что я захочу — нет, не подумайте. Но чувство нашкодившего ребенка накатило неизбежно. Скорее всего, ему было по большому счету плевать, какие шоколадные батончики лежат в боковом кармашке холодильника, но мне бы хотелось, чтоб он хоть иногда выражал свои мысли по данному поводу, а не оглядывал купленное молча, после так же, без слов, удаляясь прочь.
Он мельком обратил внимание на меня, задержавшись взором на переносице. Красной и, кажется, опухшей, с пустившимися расплываться под глазами синеватыми разводами. Придется хорошенько перерыть ящички в поисках пудры, которой я пользовалась за исключительно редкими случаями. Не перед кем красоваться. Вернее, перед кем — есть, да смысла нет.