Моё пост-имаго
Шрифт:
Бэнкс и Хоппер едва-едва начали свое расследование, но оба считали, что уже потрудились на славу. Обычно прозябающие целыми днями у своей тумбы в зале ожидания вокзальные констебли не привыкли так много работать и думать, и это тут же сказалось как на их самочувствии, так и на настроении. А когда они начали грызться друг с другом, тут стало очевидно, что пришло время заглянуть за пирожками – пирожки всегда действовали на них ободряюще…
– Слизняки-слизняками, – между тем повторил Хоппер задумчиво. – Но мне кажется, паровозник рассказал нам
– Что это за тип с кофром, а? И что у него было в том кофре?
– Скоро узнаем, Бэнкс, скоро узнаем.
– Эй ты! – гаркнул толстый констебль в окно пирожковой. – Заснул, что ли? Поживее!
– Конечно-конечно, сэр, – подобострастно отозвался лавочник. – Все готово, сэр.
Отдав констеблям коричневый бумажный пакет, пахнущий жаренным маслом и тухловатой рыбой, он застыл в ожидании оплаты, но полицейские, судя по всему, доставать бумажники не собирались.
– Господа констебли… м-м-м…
– Что такое? – уставился на него Бэнкс с деланным непониманием на лице.
– Так ведь сдача еще! – заявил Хоппер.
– Хорошо, что напомнил, – усмехнулся его напарник. – Два фунта сдачи с пирожков. – Бэнкс скривился и добавил сквозь зубы: – И поживее.
Испуганный лавочник на миг скрылся в глубине пирожковой. Вернувшись к окошку, он трясущимися руками протянул две бумажки констеблям. Хоппер схватил их и засунул в карман.
– То-то же, – сказал Бэнкс, после чего оба полицейских встали на подножки самокатов и покатили в туман…
…Улица Бромвью, несмотря на близость туманного шквала, жила своей, в общем-то, привычной жизнью. По мостовой, нервно сигналя, катили экипажи, звенели колокольчики над дверями тех лавок, что еще были открыты, у афишной тумбы на углу возле аптеки сгрудились зеваки. Улица тонула в суете: лязгали городские автоматоны, носились посыльные, а местная кошатница миссис Птиччелоу вышла покормить своих маленьких хвостатых друзей.
В какой-то момент один из ожидавших обед котов, тощий полосатый доходяга с грустной мордой, отчаянно взвыл, когда по его хвосту проехалось безжалостное самокатное колесо.
– Будешь знать, как преграждать дорогу служителю закона, глупый кот! – рявкнул Бэнкс.
Потерпевший стремительно вскочил по водостоку и, перебравшись на карниз, зашипел вслед толстому констеблю. А того между тем охватила жалость: «Какая жалость, что и этим бестолковым прохожим хвосты не отдавить!»
Бэнкс сжал грушу клаксона. Следующий за ним Хоппер проделал то же самое и еще добавил от себя:
– С дороги, бестолочь! Полиция едет!
Хотя «едет» было слишком громко сказано – и не только потому, что Хоппер орал. Пробираясь через уличную толчею, констебли едва волочились. Самокаты под их тяжестью натужно скрипели. Раз в несколько ярдов служителям закона приходилось отталкиваться от тротуара ногой, и даже столь незначительное действие вызывало у них одышку напополам с раздражением.
«Ничего! – утешали себя Бэнкс и Хоппер. – Скоро эти старые ножные
После успешного раскрытия убийства в поезде «Дурбурд» они рассчитывали заполучить по новенькому паровому самокату, который прилагался к должности старшего констебля. Это же просто мечта: стоишь себе на подножке, любуешься видами, а крошечные котел да паровая машина работают за тебя…
Но до успешного раскрытия дела было еще далеко, о чем констеблям внезапно напомнили.
На перекрестке стоял мальчишка-газетчик. Размахивая над головой только отпечатанным выпуском «Сплетни», он голосил что есть сил:
– Свежие новости! Свежие новости! Утреннее убийство до сих пор не раскрыто! Трупы, прибывающие в поездах! Сколько их еще будет?! Все ли они купили билет?! Дом-с-синей-крышей пожимает плечами! Зловещий убийца водит полицию за нос!
Нахмурив брови, один за другим констебли пустили самокаты прямо через лужу и обдали мальчишку грязью из-под колес. Тот взвизгнул и, подвывая, как побитая собачонка, бросился прочь. Бэнкс и Хоппер проводили его дружным хохотом.
– Будешь знать, как порочить доброе имя синемундирной габенской полиции раньше времени, хорек!
Дождавшись, когда огни на семафоре переключатся с красного на синий, констебли оттолкнулись от неровной мостовой и поколесили дальше, вверх по Бромвью.
Подвешенные на рулях полицейские фонари с трудом справлялись со сгущающейся мглой, и с каждой минутой пользы от них становилось все меньше: констебли несколько раз лишь чудом избежали столкновения с гидрантом, почтовым ящиком и даже с чистильным шкафом. Плохая видимость раздражала служителей закона, на щеках оседала липкая морось, белесые клочья тумана пытались забраться под воротники мундиров. Сегодня явно был не лучший день, чтобы заявить о себе, но выбирать не приходилось.
Еще за полквартала до нужного Бэнксу и Хопперу здания в воздухе отчетливо запахло лекарствами, и вскоре констебли оказались у старого пассажа «Тримборкен», напротив которого и располагалось… Это Место.
Больница Странных Болезней…
Вероятно, в каждом городе есть такая лечебница. Где похожие на безумных ученых доктора только и делают, что ищут повод применить свои пилы да опробовать новые иглы и скальпели. Где черствые престарелые медсестры вместо того, чтобы помогать, будто бы питаются мучениями пациентов. Где больные, снующие вдоль обшарпанных стен, напоминают бескровных неприкаянных призраков.
Габенская Больница Странных Болезней была худшим примером подобных лечебниц. Начать с того, что здешние доктора и правда будто сошли с афиш мрачных пьес-кошмаров. Ну а медсестры… Что ж, именно Гертруда Грехенмолл, старшая медсестра из Больницы Странных Болезней, стала прообразом жуткой медсестры из аудиодрамы «Ужасы палаты № 9», мисс Хоррабс, которая затачивала на глазах у несчастного пациента цепную пилу остеотома, а потом хохотала, когда остеотом вгрызся в его ногу. И уже одно это говорит о многом…