Мое преступление (сборник)

Честертон Гилберт Кий

– Я никогда не видел вас раньше, – предельно искренним голосом ответил он. – Вы никогда и ниоткуда меня не отправляли. Я только что пришел сам, увидев издали башни вашего замка. А в окрестности замка попал вообще случайно, сам не знаю как. Я уроженец одного из островов, входящих в Греческий архипелаг; по профессии я аукционист, а зовут меня Пайк.

Семь долгих мгновений король сидел на своем троне, неподвижный, как статуя, а затем в его добрых старческих глазах проступило нечто ужасное: глубочайшая убежденность в том, что все только что сказанное является неправдой. Это чувство узнает каждый, кто пытался обмануть ребенка и вдруг увидел, как дитя прозревает обман. Затем король поднялся во весь рост, снял висящий над троном тяжелый меч, обнажил его – и лишь после этого заговорил:

– Я

поверил безумному рассказу о точном попадании стрелой в стрелу, потому что это наука. Я поверил еще более безумной истории о том, как исчезли следы жизни на Луне: ведь это тоже наука. Тому, что медуза превращается в джентльмена и вообще все что угодно превращается во что угодно, я тоже поверю: ибо хотя это уже предел безумия, но по-прежнему наука. Однако я не поверю человеку, который утверждает, будто то, что я знаю, не соответствует действительности. Я не поверю тому, кто отрицает, что вчера вышел через эту дверь по моему приказу из моего замка. Первые трое, возможно, сказали правду: полностью исключить этого нельзя. Но тот, кто пришел последним, заведомо солгал. За эту ложь я покараю его смертью.

С этими словами старый благородный король ринулся к четвертому лучнику, вздымая меч над головой, но был остановлен взрывом радостного смеха. Все присутствовавшие в зале наконец убедились: есть в мире хоть что-то, во что не может поверить даже англичанин.

Перевод Григория Панченко

Искусство быть констеблем

Не так давно со мной произошел странный случай, некоторым образом связанный с историей и особенностями нашей страны. Я тихо сидел в провинциальном уединении, стараясь, насколько это возможно, наслаждаться сельской идиллией, когда мне позвонили по телефону – пожалуй, не самому деревенскому приспособлению. Да и услышал я голос не завсегдатая соседней пивнушки, а человека, которого знал по работе в одной из больших лондонских газет.

Он сказал:

– Прошел слух, что вас назначили констеблем Биконсфилда.

Я ответил:

– Тогда у вас плохой слух.

Сделав паузу, знакомый произнес:

– Так разве вы не стали констеблем Биконсфилда?

– Ну конечно же нет, – сказал я. – Вы же не стали папой римским? Разве я похож на человека, которого любой умственно полноценный член общества (кроме, возможно, преступников) хотел бы видеть констеблем?! [24]

– Вот как, – задумчиво ответил мой друг. – И все-таки об этом написала «Дейли газетт»: «Мистер Г.К. Честертон был назначен окружным констеблем Биконсфилда».

24

Честертон был чрезвычайно толст и крайне неловок в движениях. Поскольку он был очень известным человеком, эта его особенность даже породила поговорку; о сильном грохоте говорили: «Как будто Честертон упал на лист железа!»

– Хорошая шутка, – ответил я. – Я-то думал, что у вас там более живое и вульгарное чувство юмора.

– Итак, можем счесть это мистификацией? – спросил мой пытливый собеседник.

– Конечно, можете, – сказал я, – и определенно успешной.

Повесив трубку, я снова попытался почувствовать себя сельским жителем.

Когда попытки мои продолжались уже три минуты, телефон зазвонил снова. У известной иллюстрированной еженедельной газеты было ко мне важное дело.

– Мы узнали, – сказал серьезный голос, – что вы теперь окружной констебль Биконсфилда, и любой ваш опыт в этой области…

– Я не окружной констебль Биконсфилда! – вскричал я в горестном остервенении. – Так же как и не лучший студент Кембриджа, не церемониймейстер с золотым жезлом, не далай-лама, не живой скелет, не фаворит скачек и даже не королева любви и красоты на приближающемся рыцарском турнире. Неужели человечество совсем перестало понимать шутки?

Я в некотором раздражении вернулся к своим сельским грезам, а затем раздался еще один звонок – на этот раз во входную дверь. Мне сообщили, что представитель еще одной газеты (на этот раз иллюстрированной ежедневной) приехал из Лондона с камерой, чтобы сфотографировать меня в качестве приходского констебля. Даже не знаю, рассчитывал ли он увидеть

меня в какой-то яркой форме с перьями и эполетами или просто хотел запечатлеть новое, восторженное выражение моего лица после получения назначения. Во всяком случае, я ответил ему, что он может сфотографировать меня в качестве «Человека, который не является приходским констеблем Биконсфилда» [25] . Он заснял меня в ряде в высшей мере неконстебльских ракурсов (рассчитанных на опровержение клеветы), а затем ушел.

25

Отсылка к роману Г. К. Честертона «Человек, который был четвергом».

Случилось так, что примерно через четверть часа после этого разговор с одним из жителей Биконсфилда перетек в обстоятельную беседу, и я поведал ему, в приступе безумного смеха, как все эти опытные журналисты поверили шутке, место которой разве что в дешевом юмористическом листке.

– Предполагаю, – сказал я, – что всякий раз, когда в «Панче» игриво предположат, что именно я, присев у себя в Биконсфилде, стал причиной землетрясения в Сан-Франциско, мне придется писать в «Таймс», чтобы отмыть свою репутацию.

Мой собеседник, с интересом выслушав этот фарс, посмеялся над дотошными газетчиками и разочарованным фотографом, а в конце произнес довольно тихо и небрежно:

– А знаете, все же вас выбрали приходским констеблем Биконсфилда.

Ошеломленный, я замер в удивлении; в его глазах я увидел пугающую искренность.

– Но это безумие! – возопил я. – Должно быть, это шутка.

– Даже если так, – ответил тот, оправдываясь, – эта шутка висит на церковных дверях.

Мысли мои были в полном смятении, и я с трудом собрал их воедино. Я не мог вообразить, что современные прихожане могут позволить себе такую грубую шутку. Настало время отчаянных действий, а не полумер. Было ясно, что нужно идти в церковь.

Мы подошли к вратам этого прекрасного и величественного здания, и там, действительно, увидели совершенно безумную надпись, что пять человек, включая мистера Г. К. Честертона, были выдвинуты на должность приходских констеблей и по кандидатурам могут высказываться возражения. Что ж, если англичане не утратили огня, горевшего в них на протяжении всей истории, эти возражения будут незамедлительными и исчерпывающими.

На обратном пути мой друг ободрял и утешал меня, расхваливая эту должность, что тяжким грузом свалилась мне на голову. Затем я получил письмо от доброжелателя, где растолковывались многие термины, за что я очень ему благодарен, несмотря на то, что объяснения эти были немного запутанными. Единственное, что я ясно запомнил из этой вереницы правил, – это то, что я не должен покидать пределы своего округа, «за исключением погони за преступником». Я могу поддаться соблазну вскарабкаться на усеянную железными пиками стену Мидллсекса – но только если на моих глазах туда кинется прыткий грабитель. Я могу хоть каждый день резво скакать через Темзу в Беркшир – но только если прямо передо мной будет бежать пыхтящий двоеженец. Что ж, я могу серьезно и даже торжественно обещать, что в обычных, не экстраординардных случаях не допущу подобных импульсивных проступков.

Не будем подробно останавливаться на обязанностях, потому что их попросту нет, на окладе – потому что нет и его, равно как и на обмундировании – потому что, увы, его тоже не предусмотрено (единственное, о чем я и правда сожалею). Но если мы посмотрим на само явление и на то, как такая дикая шутка – превращение писателя в констебля – стала возможной, мы можем обнаружить некоторые курьезные и интересные обычаи из жизни старой Англии. Появление приходских констеблей восходит к эпохе отсутствия официальной и эффективной полиции, которая также была и временем расцвета местного самосознания и самоуправления. Короче говоря, приходские констебли – реликт тех лет, когда еще не было констеблей в их сегодняшнем понимании, но были приходы. От самой традиции их назначения веет освежающей стариной: согласия претендентов (как и в моем случае) даже не спрашивают. Это отсылает нас к тем восхитительным временам, когда стремление служить своей стране не было нелепым, когда титул пэра не покупали скотоводы, когда пустая болтовня не была путем к безбедной праздности.