Мое преступление (сборник)
Шрифт:
Сделав над собой усилие, он вернулся к ветке – и физически, и в мыслях – и, зажав шляпу в зубах, начал спускаться. Разум его наконец прояснился. Вернувшись на грешную землю, он внимательно осмотрел шляпу. На самом верху у нее имелась не то дыра, не то разрез, и Пейнтер был готов поклясться, что когда эта шляпа в последний раз лежала на столе в саду, ничего подобного там не было. Он сел, зажег сигару и надолго задумался.
Лес, даже если он совсем крохотный, не обыскать за пару минут, но Пейнтер знал некоторые уловки, облегчающие задачу. В некотором смысле ему играло на руку то, что лес был довольно густым: сломанные ветки и примятая трава сразу показывали, что в этом месте кто-то сходил с тропы. Через несколько часов у Пейнтера имелось нечто вроде карты, из которой явствовало, что человек – или люди –
Она начиналась у самого дерева, углублялась в лес ярдов на двадцать и обрывалась. Далее ни одна ветка не была обломана, ни один лист не оборван. Стежка эта никуда не вела, но Пейнтер не мог поверить, что она ничем не заканчивается. Подумав, он опустился на колени и стал отгребать землю вместе с растущей на ней травой, помогая себе ножом. Земля подавалась на удивление легко, а вскоре большой кусок ее удалось сковырнуть, будто крышку. «Крышка» эта была круглой и выглядела довольно необычно, более всего напоминая плоское кепи, покрытое зелеными перьями. Оказалось, что на самом деле крышка сделана из дерева, а сверху на нее насыпана земля, на которой растет трава. Внизу обнаружилась круглая же дыра, черная и на первый взгляд бездонная. Пейнтер сразу понял, что это. И пусть море было слишком близко, чтобы кому-то понадобилось рыть здесь колодец, но в своих странствиях он видал колодцы, вырытые и поближе к берегу. Он поднялся на ноги; в руке у него был нож, на лице – мрачная решимость. Все его сомнения развеялись как дым, и он имел достаточно отваги в душе, чтобы назвать вслух то, что открылось его взору. Пусть здесь не было ни надгробного камня, ни эпитафии, но, вне всякого сомнения, именно здесь находилась могила сквайра Вейна – и его тело было отнюдь не первым, которое бросили в этот колодец. Сказки о святых и павлинах были вмиг забыты; осознание того, что здесь произошло очень человеческое, очень продуманное событие – преступление, – оглушило его, словно удар крепкой каменной палицей.
Сайприен Пейнтер долго стоял у колодца, вырытого среди леса, в задумчивости ходил вокруг, изучал край колодца и растущую там траву, внимательно рассматривал землю, потом возвращался и снова стоял перед разверстой дырой. Все это заняло так много времени, что он и сам не заметил, как день прошел и начало смеркаться. И лес, и весь мир вокруг него приготовились встретить вечер: похолодало, море стихло и стало таким же спокойным, как вода в колодце, а колодец, перед которым стоял Пейнтер, был неподвижен, как зеркало. И вдруг зеркало пришло в движение.
В колодце со странным звуком, как будто какой-то великан сделал большой глоток, внезапно поднялась и забурлила вода, а затем, со вторым «глотком», спала. Сайприен не мог рассмотреть колодец толком, потому что отверстие, у которого он стоял, было овальной формы, как расширенная щель, и обзор наполовину закрывали, словно зеленой бородой, трава и всякий репейник. Он же стоял теперь в трех ярдах от колодца, потому что когда вода заговорила, он, сам не понимая что делает, отскочил от края.
III. Загадочный колодец
Сайприен Пейнтер не знал, что ожидал увидеть: мертвое тело, всплывающее в колодце, или духа, воспарившего над ним. Однако не появилось вообще ничего, и через некоторое время он подумал, что, наверное, это и есть самое естественное, что могло произойти. Взяв себя в руки, он снова подошел к колодцу и заглянул в него. Там было то же, что и раньше: где-то далеко внизу тускло поблескивала вода, на такой глубине кажущаяся черной, будто чернила. Ему почудилось, что он слышит слабое бурление и журчание, но вскоре все окончательно стихло. Больше здесь нечего было делать, разве что очертя голову броситься в бездну колодца. Пейнтер взял с собой много нужных вещей, но веревки и корзины, в которой можно было бы спуститься, среди них не было, и по здравом размышлении Пейнтер решил вернуться и раздобыть их. Шагая к выходу из леса, он обдумал все то, что ему удалось
Выйдя из мрачных лесных ворот туда, где зарево заката заливало все вокруг, он увидел темную фигуру среди зарослей папоротника, на том самом месте, где оставил дровосека. Но это был не дровосек.
На голове у него была черная шляпа, какие носят на похоронах, и на фоне пылающего заката силуэт этого человека был таким контрастно-черным, что Пейнтер не сразу его узнал. Когда же ему наконец удалось это сделать, эта странная встреча полностью отвлекла его от прочих мыслей.
– Доктор Браун! – воскликнул он. – Что вы здесь делаете?
– Я говорил с беднягой Мартином, – ответил доктор и сделал неловкий жест, указав на дорогу, ведущую к деревне.
Посмотрев туда, куда он указал, Пейнтер увидел едва различимую в красном свете темную фигуру. Еще он обратил внимание, что рука доктора в самом деле черная, а не кажется таковой. Подойдя поближе, он обнаружил, что доктор облачен в траур, вплоть до черных перчаток. Это потрясло его; на миг ему почудилось, что перед ним вовсе не его знакомый, а гробовщик, явившийся, чтобы похоронить тело, которое он не смог отыскать.
– Мартин хотел найти свой топор, – пояснил доктор Браун, – а я сказал ему, что подобрал его и потом отдам. Между нами, я не думаю, что сейчас ему можно доверить такую опасную вещь. – Увидев, что Пейнтер с удивлением смотрит на его одеяние, он добавил: – Я только что с похорон. Вы не знали? Умерла жена рыбака Джейка, того, который живет в доме на берегу. Опять эта ужасная лихорадка.
Они оба повернулись к лесу спиной, и Пейнтер, не особо понимая что делает, принялся рассматривать доктора: не его одежду, а его самого. Доктор Бартон Браун был высокого роста, полный живости и бодрости, одевался опрятно и походил бы на военного, если бы не очки и не выражение записного умника на узком загорелом лице с высоким лбом. Контраст усугублялся еще тем, что лицо его было того астенического типа, которое не представляешь иным, кроме как чисто выбритым, однако на нем имелись крохотные темные усики, очень короткие, чтобы их не удавалось кусать, а сам доктор иногда делал такое движение ртом, словно пытался прикусить ус. Он мог бы быть очень грамотным армейским хирургом, но скорее напоминал инженера или человека того рода занятий, где воинская молчаливость соединяется с воинской же наукой. Пейнтер всегда доверял ему, так что после некоторых колебаний рассказал о том, что удалось выяснить.
Доктор взял шляпу погибшего сквайра и долго рассматривал ее, наморщив лоб. Он задумчиво просунул палец в дыру, а Пейнтер подумал о том, каким мнительным его сделала усталость: ему отчего-то было неприятно смотреть, как черный палец проходит сквозь ткань поношенной белой панамы. Доктор, со своей стороны, с профессиональной проницательностью отметил его усталость и даже пошел еще дальше. Когда Пейнтер начал рассказывать о том, как в колодце поднималась вода, доктор пристально поглядел на него сквозь очки и спросил:
– Вы сегодня обедали?
И только тогда Пейнтер понял, что, по сути, за весь этот насыщенный день у него во рту не побывало ни крошки.
– Только не подумайте, будто я считаю, что вы пообедали слишком плотно, – грустно улыбнулся доктор. – Напротив, мне кажется, вы слишком голодны, ваши изыскания измотали вас, и вы склонны сгущать краски. Так или иначе, позвольте мне дать вам совет: не предпринимайте больше ничего сегодня. Вам в любом случае понадобится веревка или что-то вроде удочки, или лучше вот что: я постараюсь достать для вас багор. Рыбаки используют багры, когда ловят рыбу бреднем, у бедняги Джейка точно есть такой, и я завтра же утром принесу вам его. Я все равно собирался побыть с ним немного, потому что он очень переживает, и, к тому же, лучше будет, если его попрошу я, а не человек нездешний и ему малознакомый. Уверен, вы поймете.