Моё Золотое руно
Шрифт:
— Зачем… — у меня снова пересохло в горле, и я откашлялся, прежде чем повторить: — Зачем паспорт? Я никуда не еду.
— Едешь! Слушай меня ушами, Ясон. Имперцы (5) взяли Беню Штифта. А Беня Штифт такой человек, что один сидеть не станет. И вещи твои у него в лодке под банкой заныканы. Так что или сиди с ним в клетке, как попугай, или гуляй себе, такой красивый. Но подальше отсюда.
Мысли лихорадочно крутились в голове, цепляясь одна за другую, словно шестеренки часов. Беня меня знает. И да, он сдаст. И весь Ламос будет знать, что Ясон Нафтис связался с контрабандистами
— Когда ехать? — Спросил я и успел заметить, как расслабляются сжатые в кулаки руки Каплуна.
— Значит, согласен? Хорошо. Тогда и ты в ажуре, и мне не надо грех на душу брать. — Можно подумать, я не заметил, как оттопыривается над кобурой его куртка на жирном боку. — Сегодня ночью из Херсонеса уходит один корабль до Гамбурга. Доедешь со всеми удобствами, а там наши люди тебя к делу пристроят.
Моя голова заметно дернулась, и тут же его челюсти сжались, как капкан:
— И не советую бегать до своей девчонки. — Взгляд Мони внезапно стал острым, как шило: — Она ведь не знает о нашем гешефте, а?
— Нет, — поспешно помотал я головой. — Вообще никто не знает.
— Ну, тогда… — Каплун встал и одернул куртку на круглом пузе, — … Левчик тебя отвезет. — Он кивнул на здорового жлоба, что сидел в этой дыре вместе со мной двое суток. Наверное, ему хотелось выглядеть добрым напоследок. — И забудь этих Ангелов, молодой человек. Они тебя уже забыли.
Дни плаванья слились друг с другом, слиплись в один тяжелый грязный ком. Я помнил только грязный трюм, еще двух бедолаг, вроде меня, железную койку без подушки и белья, холодную тушенку из жестяной банки, отдающую чем-то тухлым воду, которую мы пили из чайника прямо через носик.
Наверху, судя по всему, ходили волны. Баллов пять по ощущениям. Мои спутники лежали пластом и уже не пытались донести все, что просилось наружу, до гальюна. Чтобы не видеть их, чтобы не думать, я старался спать побольше. А во сне ко мне снова и снова приходила Медея.
— Не уходи, Ясон. — Ее пальцы крепко сжимают мою рубашку, и я поглаживаю их, не в силах оторваться от нее. — Это плохо кончится. Я боюсь.
Самая красивая девушка Ламоса, а, может, и всего Херсонеса боится за меня. Есть с чего надуваться от гордости.
— Не бойся, мое сердечко. Я управлюсь за пару часов. А потом вернусь и принесу тебе золотую цепочку. — Я бережно вытягиваю у нее из-под блузки осколок сердолика на кожаном ремешке. У меня на груди греется точно такой же. — Ничего со мной не случится, ведь нас благословила богиня. Помнишь?
Она стискивает в кулачке свой сердолик и прижимает к губам:
— Мне не нужна цепочка, Ясон. И деньги не нужны. Мне нужен ты, живой и здоровый.
Я, наконец, освобождаюсь из плена ее рук и быстро целую в нос, а потом, не удержавшись, в губы:
— Ничего не бойся, Медея. Я вернусь. Просто оставь лампу на подоконнике. Это будет мой маяк.
В ответ она только качает головой:
— Ты не придешь, я знаю. Я знаю.
Это были последние слова, что мы сказали друг другу.
В Гамбурге наш сухогруз пришвартовался у одного из самых дальних причалов, и это только облегчило мою задачу. Ночью, дождавшись, когда над головой смолкнет скрип лебедок и крики грузчиков, я выбрался наверх и несколько минут стоял у края палубы, вдыхая полной грудью пропитанный запахами дизельного топлива и гниющих водорослей воздух.
Убедившись, что на причале никого нет, быстро спустился вниз по швартовочному канату и с удовольствием проверил на прочность землю под ногами. Не качается.
Паспорт и деньги лежали в кармане куртки, вещей у меня не было, а ждать, когда за мной заявятся Монины знакомцы, я не собирался. Одалживаться у таких людей себе дороже, так что я повернулся лицом к югу и вытянул вперед кулак с оттопыренным средним пальцем. Адью, Каплун. Не худей, не кашляй и больше мне на дороге не попадайся.
Через два дня я поднялся на борт малайского судна, нанятый матросом, а через два месяца сошел на набережную Джакарты уже вторым мотористом.
МЕДЕЯ
— Ты куда собралась?
Я замерла, прижимая к груди глиняный кувшин с вином. Мама мягко отняла мою ношу и заглянула внутрь:
— Это что за пьянство по ночам? С кем?
— Мама, отдай. — От ощущения собственного бессилия у меня выступили слезы на глазах. Вот такая я нелепая, даже вино стянуть не умею. — Это для богини. Мне очень надо.
— Для богини? — Мама от неожиданности плюхнулась на скамейку. — Что случилось? О чем ты хочешь ее просить?
Смотреть в глаза мамочки, вдруг ставшие такими больными и испуганными, было и стыдно и страшно. Я опустила голову, собираясь с духом, но она, кажется, догадалась сама:
— Какую богиню ты будешь просить? — Тихо спросила она.
— Афродиту Понтийскую, — я зажмурилась, ожидая ее реакции. Несколько секунд длилось молчание, а затем меня притянули к мягкой теплой груди. — Девочка моя, что же ты наделала, глупенькая?
Я только сильнее уткнулась в теплую материнскую плоть, в мою защиту, в мое убежище:
— Я отдала богине мою первую кровь.
Глубокий вздох и снова молчание. А затем вопрос:
— Кто он?
Я набрала полную грудь воздуха и словно шагнула вниз со скалы Желаний. Только когда я это сделала в первый раз, за руку меня держал он, мой Ясон.
— Ясон Нафтис.
А вот теперь меня точно убьют.
Наверное, я плохо знала мою маму. Она обняла меня крепче и покачала на груди, как малое дитя: