Моё Золотое руно
Шрифт:
Ну, об этом, положим, я и сам догадывался. Тетя Грета, вернувшись в родной дом, всю рубашку мне слезами залила, и теперь каждое воскресенье ходила в лютеранскую слободку, чтобы помолиться Святому Мартину о моем здравии.
— Вот почему я так боюсь, — тихо закончила Медея.
— Я никуда больше не уеду, сердечко мое. Ламос мой дом, здесь живут моя жена и сын.
— Перестань, Ясон, — язык ее тела противоречил словам, слетавшим с губ, потому что рука непроизвольно вытянула из-под рубашки маленького дельфина. Затаив дыхание, я следил, как кончики ее пальцев поглаживают розовый
— Не веришь Богине?
— Не верю в твои сказки.
Я мягко подхватил ее под локти и пересадил на скамейку возле рубки.
— У тебя есть пара часов времени? Хочу кое-что показать.
— Ну… ладно, — не особо колебалась она.
Через пятнадцать минут мы уже миновали узкое горло бухты и вышли в море.
— Куда ты меня везешь?
Медея, уже в накинутой на плечи моей куртке и со стаканом вина устроилась рядом. Хорошо, что мои руки были заняты рулем, иначе мне пришлось бы нелегко.
— Хочу показать тебе одно место. Тесей о нем уже знает. Туда от вашего дома два километра через горы, а морем минут двадцать.
— Мыс Фиолент?
Угадала, я правил именно туда. Якорь бросать не стал, просто заглушил двигатель, позволив баркасу медленно дрейфовать вдоль берега. Когда мы поравнялись с большим крестом, Медея трижды перекрестилась и склонила голову.
— Ну? — Наконец спросила она. — Чего же я не знаю про это место?
— Я встретил здесь Богиню.
Удивилась, но смотрела серьезно и внимательно. И правильно — любой житель Тавриды, независимо от того, православный ли, лютеранин или правоверный, в глубине души все равно оставался язычником. Наследие тавров, скифов и ахейцев слишком глубоко укоренилось в нас, чтобы недоверчиво ухмыляться при упоминании Богини.
— Афродиту?
— Трудно сказать. Думаю, это была Дева, которой поклонялись тавры.
Да и Девой называть ее стали лишь с легкой руки ахейцев. То божество, которое я вернул в подводный храм само по себе было воплощением щедрого плодородия и материнства.
— Где она теперь?
— Посмотри вниз. Видишь что-нибудь?
Медея послушно свесилась за борт, всматриваясь в фиолетовую глубину.
— Нет… — доносилось до меня ее бормотание. — Ничего… Ой! Вижу!
— Что?
Я затаил дыхание. До сих пор Богиня явилась только мне и Тесею. Больше о голубых огнях под водой никто в Ламосе не слышал. Если она признает Медею, значит наш брак действительно священен.
— Огонек. Такой странный. Голубой. Ой. Еще один. Ой!
Она откинулась назад и засмеялась. Почти перед ее лицом из воды выпрыгнул дельфин. Окатил нас фонтаном брызг и скрылся из глаз. Затем высунул хитрую морду, фыркнул и опять пропал.
— Что это было?
— Это огни Богини. С ними можно попасть в ее храм. Просто нужно задержать дыхание минуты на две. Ты сможешь.
— Ты что, — она приподняла бровь, — собираешься тащить меня под воду?
— Нет. — Я покачал головой. — Просто хочу, чтобы ты знала. Здесь всегда можно найти убежище. Богиня защитит и поможет.
Медея подняла с пола флягу с вином и тонкой струйкой вылила его за борт.
Гимны слагать не устану бессмертной и светлой богине.
Ты, Афродита Понтия, как царила, так и царствуешь ныне…
Знал бы тот забытый поэт, насколько вещими окажутся его слова. Уже включив двигатель и медленно отходя к фарватеру, мы смотрели, как удаляется голая скала с вознесенным над ней крестом и скрытым в недрах древним святилищем.
Перед входом в бухту я снова остановил баркас.
— Медея?
— Что?
Она повернула ко мне бледное задумчивое лицо. Пропитавшиеся морской солью волосы ее потяжелели и стекали на плечи, словно вышитый золотом платок. Глаза таинственно мерцали, словно отражая морские огни, а губы цвели розовым цветком.
Если бы ты знала, как я изголодался по тебе, моя маленькая.
— Выходи за меня замуж.
Она усмехнулась и покачала головой:
— Тебя послушать, мы и так женаты.
— Нет, Медея. — Я шагнул ближе и положил руки ей на плечи. — Я хочу вместе с тобой принять благословение твоих родителей, поцеловать икону, посадить тебя на белую лошадь и под звуки бузуки отвезти в церковь. Стоя под золотым венцом, я дам клятву любить и беречь тебя всю жизнь. И с этого дня ты до утра будешь спать на моей руке, подаришь мне новых сыновей и дочерей и вместе со мной встретишь старость.
В ответ она зябко поёжилась и обхватила себя за локти.
— Ясон… я и забыла, каким убедительным ты умеешь быть, когда захочешь.
— Очень хочу, сердечко мое. Больше всего на свете.
— Я не знаю… не знаю.
Легко коснувшись губами ее лба, я отпустил Медею и отстранился.
— Понимаю. Я подожду. А потом спрошу снова. Через месяц, через год, через десять лет. Ничего не изменится, Медея, я всегда буду рядом с тобой.
Больше мы не говорили.
Уже стоя на пирсе, Медея сняла с себя мою куртку и протянула мне.
— Оставь, потом заберу.
— Не надо. На берегу тепло. А теперь… — она лукаво улыбнулась, — … мое предложение. То есть приглашение.
Да? Очень интересно. Я смотрел на нее, как собака на кусочек сахара, и ждал.
— Родители приглашают тебя на ужин.
Кажется, я даже слегка вспотел. Анастас Ангелис решил простить мне мои прегрешения? Медея подтвердила мою догадку:
— Вообще-то, сначала папа хотел просто с тобой поговорить. Знаешь, этой историей с виноградником ты его, конечно сразил. — Я скромно умолчал, что как раз делал главную ставку на цепкую крестьянскую хватку Анастаса Ангелиса и его беззаветную любовь к виноградной лозе. — Но мама сказала, что на голодный желудок не разговаривают… — Да уж, тетя Гликерия, как никто, знала своего мужа, — … и обещала запечь барашка.
Барашка? Ради меня?
— Приду обязательно. Передай поклон родителям. Я польщен и благодарен.
Я уже соображал, где лучше взять ракию. Анастас, конечно, гонит свою, но ту, двойной очистки, настоянную на меду и травах, что делает Миша Констанди, даже он оценит. Как и красную феску с черной шелковой кистью, купленную для него в Афинах. А тетю Гликерию ждет шелковая шаль из настоящего валансьенского кружева. А Яшку с Гришкой — пара подзатыльников, если они начнут отпускать свои дурацкие шуточки за семейным столом.