Мое!
Шрифт:
— Послушай меня! Послушай, — умоляла женщина, хватая Мэри за плечи и повисая на ней. Мэри видела ее белое горло, видела место, куда надо ударить, чтобы сломать трахею.
— Не трогай ребенка, Мэри! Не надо! — быстро говорила женщина, все еще повиснув на ней. — Мэри, посмотри на меня! Я Диди! Я Диди Морз!
Диди Морз? Мэри отвела взгляд от уязвимого горла женщины и взглянула на тяжелоскулое лицо с глубокими морщинами.
— Нет, — сказала Мэри, перекрывая плач Барабанщика. — Нет. Диди Морз была красивая.
— Я сделала пластическую операцию. Помнишь, я тебе рассказывала! Не
Пластическая операция. Диди Морз с лицом, изуродованным скальпелем, силиконовыми вставками и молотом, который сломал ей нос.
«Я ее сделала, когда залегла на дно, — рассказывала она Мэри и Эдварду. — Один хирург, который работал на многих, желавших исчезнуть».
Фактически Диди заплатила за то, чтобы себя обезобразить, и хирург из Сент-Луиса, который был участником военизированного подполья, сделал эту работу. Диди Морз, с теми же зелеными глазами и рыжими волосами, но ужасно изменившаяся. Стоит и просит ее не губить Барабанщика.
— Губить… Барабанщика? — прошептала Мэри. — Моего ребенка?
Слезы хлынули на глаза. Она слышала плач Барабанщика, но этот звук больше не резал бритвой, это был крик невинного существа, которому нужна помощь, и Мэри, прижав к себе Барабанщика, всхлипнула, осознав, к чему чуть не привела ее ярость.
— О Боже мой. Боже мой, Боже мой! — стонала она, прижимая к себе дрожащего ребенка. — Я больна, Диди, Господи, как я больна!
Диди выключила горелку. Болела ключица, в которую угодил локоть Мэри, и Мэри ей чуть не сломала спину, когда швырнула о стену.
— Пойдем сядем, — сказала Диди. Она хотела увести Мэри прочь от плиты. Зрелище женщины, готовой сунуть младенца лицом в плиту, — это был ужас, в который невозможно поверить. Она осторожным движением взяла Мэри под руку. — Пойдем, сестра.
Мэри позволила увести себя с кухни. Слезы струились по ее лицу, судорожные всхлипы терзали легкие.
— Я больна, — повторила Мэри. — У меня что-то испортилось в голове, я схожу с ума. О Господи! О Боже! Да я ни за что не причинила бы вреда моему милому Барабанщику!
Она крепко прижимала его к себе, и его плач стал ослабевать. Они сидели в номере Мэри в «Камео Мотор Лодж». Диди и Мэри приехали туда от Эдварда в восемь часов и распили бутылочку-другую, разговаривая о прежних днях. Мэри разложила для Диди раскладной диван, и там она и спала, когда услышала, как Мэри выходит из спальни и идет на кухню. Мэри потом вернулась за плачущим ребенком, и едва удалось предотвратить то, что могло случиться.
Мэри села на стул и принялась укачивать Барабанщика, слезы блестели на ее лице, глаза покраснели и опухли. Мальчик успокаивался и начинал засыпать, и она пересела на скомканную постель, ее нервы все еще дергались.
— Я люблю моего ребенка, — сказала Мэри. — Разве ты не видишь, что я его люблю?
— Да, — ответила Диди. Но видела она только безумную женщину с украденным ребенком на руках.
— Мой, — шепнула Мэри. Она поцеловала ребенка в лоб и подула на короткие завиточки волос. — Он мой. Только мой.
Столбнячная улыбка.
Одна сторона лица мужчины застыла открытой в кошмарном оскале, обнажая сточенные до самых корней зубы. «Как в столбняке», — подумала Лаура, когда рука в перчатке схватила ее лицо. Щека с ухмыляющейся стороны ввалилась, нижняя челюсть искривлена и выдается, как у барракуды. У него были темные глаза, и тот, что на поврежденной стороне лица, запал и остекленел. Окопы шрамов тянулись от угла его рта по ввалившейся щеке. В его горло был вшит разъем телесного цвета под три штырька.
Зрелище было ужасающее, но у Лауры не было времени ужасаться. Она размахнулась монтировкой с силой отчаяния, и удар пришелся ему вскользь по левому плечу. Но вышел достаточно сильным: человек отшатнулся, открыл изуродованный рот и издал шипящий звук боли, как разорванная паровая труба.
И снова налетел на нее, целясь в горло. Лаура шагнула назад, освобождая себе место, и опять взмахнула монтировкой. Мужчина поднял руку, отбивая удар, и их предплечья столкнулись так резко, что рука Лауры онемела, но монтировку не выпустила. Зато ее противник выронил то, что держал в руке. Маленький фонарик упал на пол и закатился под кухонный стол.
Мужчина схватил Лауру за запястье, и они стали драться за монтировку. Мужчина был высок и жилист, в черной одежде и в черной шерстяной шапочке. Лицо его было бледным как луна. Он ударил Лауру о кухонную полку, зазвякала падающая керамика. Взлетело колено, ударив ее между ног, и боль заставила ее вскрикнуть, но она сжала зубы и намертво вцепилась в монтировку. Их мотало по кухне, они налетели на стол и свалили его. Мужчина одной рукой ухватил ее за подбородок и запрокинул ей голову, пытаясь перехватить шею. Лаура бешено вцепилась ногтями ему в глотку, процарапывая борозды. Ее пальцы нашли разъем, и она рванула его.
Мужчина отступил, схватившись за горло, из хищно оскаленной пасти с визгом рвалось дыхание. Лаура бросилась на него с бешеными глазами. Она занесла монтировку для очередного удара: ее целью было вышибить ему мозги, пока он ее не убил. Он издал грудной рычащий звук, который мог означать ярость, и бросился раньше, чем она успела замахнуться. Он поймал ее руку, извернулся и швырнул ее через всю кухню, как мешок муки. Она грохнулась на правое плечо и с шумом выдохнула от страшного удара об пол.
Время дергалось и вертелось, выбитое из ритма. Во рту был вкус крови. В правом плече пульсировала боль, монтировка из руки выпала. Когда Лаура собралась с силами настолько, что смогла сесть, она была одна в кухне Беделии Морз. Задняя дверь была широко распахнута, ветер задувал в дом опавшие листья. Лаура сплюнула на пол красную ленту, и ее язык нащупал рану с внутренней стороны щеки, где она прокусила ее зубами. «Все нормально, — подумала она. — Все нормально». Но теперь, когда человек с оскалом смерти исчез, ее стало неудержимо трясти и тандемом навалились тошнота и страх. Она еле успела выбраться из кухни, как ее вырвало рядом с одной из абстрактных скульптур. Ее рвало до тех пор, пока ничего не осталось внутри, и тогда она села на землю рядом с собственными извержениями и набрала полные легкие морозного воздуха. Между ее бедрами пульсировала боль. Она почувствовала, как там расходится теплая влага, и поняла со злостью, что этот сукин сын снова порвал ей швы.