Могила галеонов
Шрифт:
— Дело не только в его оружии, — заметил Грэшем, снимая верхнюю одежду и усаживаясь у огня. — Дело также в его внешности, одежде. И вот в этом. — Он бросил на стол кошелек испанца. Сесил открыл его и потрогал монеты. — Монеты испанские, — сказал Грэшем.
— Но это же нарушение нашей неприкосновенности! — воскликнул Сесил. — Никто никогда не нападает на членов дипломатической миссии. С политической точки зрения это равнозначно кощунству!
— В нашем присутствии они забывают о вере, — заметил Грэшем. Он понимал: беспокойство Сесила вызвано вовсе не заботой об их с Манионом безопасности.
— Есть ли у вас объяснение мотивов покушения? — спросил тот.
«Нет, пока нет, — подумал Грэшем. — И едва ли я найду объяснение, пока ты не перестанешь болтать». Вслух же он произнес:
— Добро пожаловать в мир Уолсингема! В этом мире нет дипломатической неприкосновенности. Противник здесь не носит военной формы, по которой его можно опознать. Ножом могут ударить как в грудь, так и в спину.
Сесил, по-видимому, был все еще глубоко возмущен оскорблением, нанесенным английской дипломатии. Наверное, если этот человек когда-нибудь получит настоящую власть, — он будет иметь дело только с дипломатами, но никак не со шпионами.
Наконец, когда англичане уже почти окончательно отчаялись, им разрешили встретиться с герцогом Пармским. Сесил отправил сухое послание отцу и короткое официальное уведомление королеве. Он выразил свое недовольство тем, что комната, где их приняли, была невелика, бедно обставлена, и отопление там было немногим лучше, чем на их постоялом дворе. Грэшем имел обо всем иное мнение. Для герцога это была походная встреча, а он прежде всего являлся солдатом. На такие вещи, как обстановка и роскошь, этот человек, сам разрушивший не один город, едва ли обращал особое внимание. Герцог Пармский подходил к переговорам чисто по-деловому… А может быть, проявив смекалку, он нарочно принял дипломатов в бедной обстановке, тем самым смутив их и сделав более сговорчивыми?
Послы выполнили необходимые формальности. Взгляд умных глаз герцога Пармского оценивающе скользил по чужестранцам. Он остановился на Дерби, сразу признав в нем реального (да и официального) руководителя делегации. Его герцог взял за руку и лично налил ему вина. Он также верно оценил роль Сесила, присутствовавшего здесь только в качестве носителя знатного имени (хотя именно ему, как потом узнал Грэшем, королева в первую очередь поручила ежедневно писать ей отчеты о переговорах).
Грэшему герцог лишь слегка кивнул, хотя Дерби докладывал о молодом человеке с явной симпатией. Грэшем не мог бы точно сказать, сколько времени продолжалась их встреча — час или два.
Наконец члены делегации откланялись. Они остались недовольны: в камине горел не торф, а сырые дрова, и их одежда пропахла дымом. Когда гостям выделили комнаты, чтобы они могли помыться перед ужином, который давал герцог, кто-то неожиданно похлопал Грэшема по плечу. Обернувшись, Грэшем увидел графа д'Аремберга, одного из приближенных герцога Пармского.
— Кажется, вы должны разрешить некое любовное дело? — спросил он с улыбкой. Уж такой человек его герцог! Он готов заниматься и такими делами, как поиски чьего-то там жениха, когда решается судьба нации. — Герцог готов уделить вам несколько минут до совершения формальностей, чтобы обсудить ваши поиски и выслушать ваше сообщение о том, чего вы уже добились.
Грэшема проводили обратно в помещение для переговоров, а оттуда — в небольшую смежную комнату, обставленную ничуть не лучше, чем первая. Герцог Пармский, главнокомандующий армией его католического величества в Нидерландах, спокойно посмотрел на Грэшема. Их оставили наедине друг с другом.
— Они говорят искренне? — начал герцог без всяких предисловий. — Я о тех двух умниках и пяти-шести дураках, присланных для переговоров со мной.
— Искренне, милорд, — отвечал Грэшем, — ибо действительно хотят мира. Англия сейчас не готова к войне. И они останутся искренними, пока у них есть надежда, хотя в душе они не верят, что вы заключите мир или даже имеете такие полномочия.
— И вот наконец, — ответил герцог, помолчав с минуту, — вы здесь, Генри Грэшем! Молодой незаконнорожденный дворянин, танцующий с королевой Англии, один из испытанных агентов Уолсингема, храбрый авантюрист, сражавшийся за Англию в Кадисе, ученый со странной репутацией, человек сказочно богатый, переживший попытку Дрейка его убить… И все это время он, говорят, был испанским шпионом? — Герцог снова помолчал с минуту. Грэшем едва заметно улыбнулся. — Человек, который раз в неделю посещает мессу, нет, не сейчас, но это делалось годами, с большим риском, и чья преданность вере превосходит его преданность, по его мнению, порочному государству… Человек, чьи донесения считаются в числе самых важных и секретных из тех, что отправляют во дворец Эскорнал, и некоторые из них пересылают мне. И этот человек вынужден поступать во вред Испании, например, подкупать старшего оружейника в Лиссабоне, стремясь заслужить доверие английских хозяев и прежде всего еретика Уолсингема. В самой Испании уже говорят шепотом об этом молодом человеке как о тайном испанском оружии. А настоящее имя этого человека известно лишь королю, одному из его секретарей и с недавних пор мне.
Генри Грэшем поклонился в знак согласия. Он испытал сейчас удивительное чувство облегчения: ему не надо было больше притворяться.
— И этому человеку нужен пропуск в Испанию, — сказал он. — Чтобы покончить с обманом и присоединиться к Армаде. Я прекрасно знаю английский флот и приемы Дрейка. Я должен стать советником герцога! — Для него наступал решительный, поворотный момент в жизни. Он совершил бы непростительную ошибку, уехав сейчас отсюда, ничего не добившись.
— А вы слышали — ваш Уолсингем скончался? — спросил герцог.
Выражение лица Грэшема не изменилось.
— Не слышал, милорд. Но этого ожидали, — сказал он.
Герцог Пармский испытующе посмотрел в глаза Грэшему.
— Мы побеседуем с вами. И вы мне все расскажете, — промолвил он.
— Мне есть о чем рассказать, милорд, — подтвердил Грэшем. Ни один из них не заметил небольшого отверстия между досками пола, не прикрытого ни ковром, ни циновкой, а также не услышал легкого шороха внизу, как будто кто-то снизу подслушивал их разговор.
Глава 9
26 мая — 6 августа 1588 года
Портлендский поход
— Какого черта меня занесло на этот поганый испанский корабль? — осведомился Манион. — Чего я тут стою среди паршивых испанцев? Чтобы драться за их проклятую Испанию? Да я всех их ненавижу, не то что вы!
Они стояли на палубе «Сан-Сальвадора», не замечая волнения моря. Незнакомые, экзотические запахи испанского корабля — кисло-сладкий аромат олив, острый запах дешевого вина, который сразу можно было отличить от запаха английского пива, ароматы пряностей и зелени — заставляли англичан чувствовать себя чужими на его палубах. Здесь не бывало так, чтобы капитан корабля иногда сам помогал подчиненным, как, например, Дрейк. Здесь старших и младших разделяла глухая стена и существовала враждебность между рядовыми и офицерами.