Могила галеонов
Шрифт:
— Волки. Ну и, конечно, птицы, — пояснил проводник. — Сейчас волки по ночам приходят прямо под городские стены. Вы еще наслушаетесь их воя.
В городе, где люди ходили сгорбившись, даже для английского посольства, имевшего достаточное количество золота, на постоялом дворе не нашлось еды. Сесил отдал какие-то распоряжения своим слугам, а потом явился вдруг через два часа с двумя ветхими рыболовными сетями и в сопровождении двух охотничьих псов.
— Если здесь нет еды, мы сами добудем ее! — объявил он гордо.
Но собаки убежали, едва только слуги вывели их на улицу, а сети оказались дырявыми.
Положение спас Манион, ушедший на промысел и вернувшийся с тремя яйцами, половиной сырного круга и куском несвежей ветчины. Путешественники съели его добычу с таким аппетитом, каким отличаются только деревенские дети на празднике.
Вынужденные промедления и казавшееся бесконечным ожидание рождали чувство тоски. Они находились в Остенде, а герцог Пармский, как им говорили, — в Брюгге. Между двумя станами сновали гонцы, которые должны были устроить встречу. Теперь сообщили, что герцог уже не в Брюгге, а «инспектирует войска». Интересно, сколько могла продолжаться инспекция? В Остенде не осталось не только еды, но даже угля.
Посольство ее величества сидело у дымного торфяного костра, моля о ниспослании настоящего тепла. Сесил еще больше расширил свои практические познания.
Во вторую неделю марта Дейл, Сесил и Грэшем поскакали в Гент. В дороге они питались только апельсинами. В придорожных лесах таились разбойники. На расстоянии мушкетного выстрела по обе стороны от дороги тощие всадники следили за процессией на дороге, явно оценивая их силу и многочисленность. Послы были «вознаграждены» встречей с секретарем герцога Пармского Гарньером, низеньким человечком лет тридцати пяти в меховой куртке и бесформенном голубом бархатном камзоле с золотыми пуговицами. Снова начались разговоры и новые проволочки. Наконец стороны пришли к соглашению начать официальные переговоры в Бурбурге, около Дюнкерка.
— Боюсь, все эти затяжки не случайны: нас намеренно «выдерживают», пока Испания готовит свою Армаду, — заметил граф Дерби Грэшему. Он привык обмениваться мнениями с молодым человеком, к явному неудовольствию Сесила.
— Возможно, милорд, — отвечал Грэшем. — Но вместе с тем перед нами один из приемов герцога — быть везде и в то же время нигде, перемещая своих людей как бы без видимой цели.
— Но какие это дает преимущества? — спросил заинтригованный Дерби.
— Говорят, — пояснил Грэшем, — это одна из причин, почему на него не совершалось покушений. А вторая, конечно, — верность его солдат. А кроме того, при таком порядке ни один из подчиненных командиров не может точно знать, когда к нему нагрянет внезапная проверка. Первое, что он делает, — приказывает выстроить всех людей и проверяет по списку. — Язвой всех европейских армий тогда являлись офицеры, бравшие деньги за рекрутов — «мертвых душ», либо за тех, кого уже не было на свете, либо за таких, которых вовсе не существовало. Но в армии герцога Пармского таким промыслом могли заниматься только идиоты, ведь за это полагалась виселица. — Кроме того, милорд, — продолжал Грэшем, — мы должны учитывать, что, возможно, таким образом герцог проверяет нашу собственную стойкость и искренность намерений.
— Может, и так, — заметил Дерби. — Только, скажу я вам, он уже испытал силу воли некоторых из нас почти до немыслимого предела. — Он встал и приказал открыть одну из немногих оставшихся бутылок вина, из числа привезенных из Англии. Не менее дюжины бутылок разбилось, когда они переправлялись через Ла-Манш.
Возможно, юный Грэшем обладал умом старика, но он оставался деятельной натурой, как и положено в его годы. Ему смертельно надоели разговоры в скверной гостинице, где ветер постоянно дул сквозь щели в стенах. В ту ночь, накинув плащ, он вышел на улицу подышать свежим воздухом. Дома здесь стояли вплотную один к одному, чуть не натыкаясь друг на друга, напоминая тем самым Лондон, только здесь не слышалось грохота экипажей и криков уличных торговцев. Манион молча следовал за хозяином. Они шли быстро и через четверть часа достигли окраины города.
Дождь закончился, но было холодно и сыро. Но невзирая на непогоду, Грэшем чувствовал бодрость после прогулки.
Луна выглянула из-за туч, осветив темные очертания городских стен.
На них напали, когда они прошли полпути назад. Нападавшие, видимо, ждали их в вонючем тупике на углу улицы по которой они шли. Грэшема спасла грязь и то обстоятельство, что ветер на минуту улегся, перестав шуметь. Они услышали хлюпанье, когда один из нападавших высвободил ногу, увязшую в жидкой уличной грязи. Слабого звука оказалось достаточно — Грэшем и Манион резко обернулись и увидели преследовавших их людей. Тупик был очень узким, так что двое там разойтись не могли и выходить или выбегать оттуда люди могли только по одному. Ближайший из врагов, рябой детина с всклокоченной бородой, уже занес руку с кинжалом для удара в спину. Рот его почему-то был открыт. За его спиной стоял еще один, поднявший тяжелую дубину (он намеревался ударить Маниона в затылок).
Повинуясь какому-то инстинкту, Грэшем не отскочил назад (как поступили бы большинство людей), а быстро пригнулся, так что его голова уткнулась в грудь нападавшего, и Грэшем почувствовал зловоние, исходившее от шерстяного рубища ночного разбойника. Тот отвел руку назад, пытаясь изменить направление удара и поразить Грэшема в сердце, однако тот успел перехватить руку громилы и сам нанес ему удар головой под подбородок. Негодяй заорал от боли. Очевидно, при ударе он прикусил язык. Грэшем отшвырнул его от себя, прямо навстречу третьему разбойнику. Раздался страшный вопль. Напавший на Грэшема первым упал на землю, напоровшись на обнаженный меч сообщника, видимо, решившего нанести удар Грэшему, но вместо того нечаянно поразившего своего товарища. Третий разбойник, низкого роста, в широком плаще, гладко выбритый, с лицом частично скрытым низко надвинутой широкополой черной шляпой, поставил ногу на мертвое тело сообщника, решив извлечь из его тела меч. И вдруг шляпа его слетела на землю, и на лице его выразилось мгновенное изумление. Не успев сообразить, что произошло, он упал на землю, выпустив рукоять меча. Манион успел разделаться со вторым разбойником, завладел его дубиной и со всей силой, на которую был способен, нанес третьему смертоносный удар по голове. Двое англичан стояли над поверженными врагами, тяжело дыша. Грэшем даже не успел обнажить меч.
— Должно быть, воры, — сказал он, переведя дух.
Манион ногой перевернул тело третьего разбойника. Стало ясно — он принадлежал к другому классу общества. Лицо его было чистым, а одежда — почти роскошной. А его меч, который Манион извлек из мертвого тела, очевидно, являлся делом рук прекрасного оружейника.
— Испанец, — заметил Манион. Острием меча он разрезал камзол убитого. На груди поверженного врага блеснула золотая цепь, украшенная золотым крестом. — Нет, это не воры. Посмотрите, какие тощие и изможденные эти двое — явно местные жители. Должно быть, вот этот, третий, нанял их, а сам спрятался за ними со своим мечом, чтобы пустить его в ход, если потребуется.
— Проклятие! — пробормотал Грэшем.
— Да уж, что говорить… Но на сей раз вы видели: вас хотел убить не Уолсингем, не Сесил и не королева, а испанцы.
Улицы были пустынны, а их схватка прошла почти бесшумно. Они оттащили тела убитых врагов в тупик и оставили там. Грэшем старался не думать о том, что с ними сделают голодные собаки…
Когда Грэшем и Манион воротились на постоялый двор, все, кроме Сесила, уже спали. Он сидел у догоравшего огня, пытаясь согреться, и подозрительно посмотрел на Грэшема.
— Дышите воздухом? — спросил он насмешливо. — Или бросаете вызов тем, кто хотел бы вас убить? Кто же ходит по здешним улицам в ночное время? Или вам надо было с кем-то срочно увидеться?
Иногда правда — лучшее оружие. Грэшем предпочел рассказать то, что было.
— Кто-то действительно пытался нас убить. Всего три человека, один из них — испанец, по виду джентльмен.
Сесил побледнел и слегка вздрогнул.
— Испанец? — переспросил он. — Вы уверены?
Его невольное изумление и растерянность были слишком явными. Манион распахнул полы своего широкого плаща и бросил трофейный меч на стол. Испанская сталь славилась в Европе: мечи из нее считались лучшими. Столь же безошибочно можно было отличить испанский меч по сложному узору на рукояти. Предъявленное Манионом оружие говорило о происхождении хозяина не меньше, чем его одежда.