Могила галеонов
Шрифт:
— Разумеется, — ответил Грэшем. Ему не было никакого смысла рассказывать обо всем этом другим. А Манион скорее мог покончить с собой, чем предать своего хозяина и друга.
— Наконец, даете ли вы мне клятву в том, что, несмотря на вашу ненависть к этому моему маленькому пигмею, вы не будете ему мстить, но будете работать вместе с ним, когда я того потребую?
Вот это было для Грэшема гораздо труднее исполнить. Но стоит ли терять свою жизнь из-за пигмея?
— Я даю вам клятву, — промолвил он.
— В таком случае вы — сэр Генри Грэшем. — Лезвие коснулось второго плеча молодого человека. — Я извиню вас, если вы не встанете, но можете поцеловать мою руку.
Грэшем попытался подняться. Никто не предложил ему помощи. Все понимали, как важно, чтобы он сделал это сам. Сделав над собой огромное усилие, он смог сесть на край дыбы. Наклонив голову, он поцеловал холодную белую руку Елизаветы. Она кивнула ему и повернулась к Сесилу.
— Ваше время еще придет, Роберт Сесил, — проговорила она. — Вы мне еще послужите. И можете не рассказывать о вашей верности. Ваша преданность основана на том, что во мне вы видите путь к власти и влиянию. Его верность, — королева показала на Генри Грэшема, — основана на чем-то ином. Ваша взаимная ненависть привязывает вас ко мне. Я же намерена использовать единство противоположностей. И как поклялся сейчас Генри Грэшем, так и вы должны поклясться — вы тоже перестанете преследовать этого человека и будете работать вместе с ним, когда я этого потребую.
— Клянусь, ваше величество, — ответил Сесил.
Грэшем не без злорадства подумал: вода на сей раз скорее всего нужна Сесилу.
— Помните, — продолжала Елизавета, снова обращаясь к Грэшему (ее собственное рождение было признано незаконным после казни ее матери). — Помните — миру нужны незаконнорожденные. Что касается вас, Роберт Сесил, то вовсе не Генри Грэшем впервые назвал вас маленьким пигмеем. Так сказал ваш собственный отец.
С этими словами королева Елизавета удалилась.
Глава 12
Сентябрь 1588 года
Лондон
Манион и еще двое слуг из дома Грэшемов спустились в мрачное помещение, которое уже покинула высокородная гостья. Сейчас только тюремщик находился на своем месте. Двое слуг дрожали то ли от страха, то ли от холода, Манион же просто шел впереди них с угрюмым видом. Он заметно расслабился, заметив, что Генри Грэшем невредим. Друг-слуга помог другу-хозяину одеться с удивительно нежной заботой. Он сделал только одно резкое движение — когда тюремщик попытался предложить свою помощь. Манион зарычал, как могла бы зарычать волчица, защищающая волчонка. Тюремщик в страхе отпрянул. Манион знал: этот человек еще совсем недавно ждал приказа начать пытку и не мог этого простить. Когда Грэшем стал на ноги, пытаясь поддержать равновесие и как бы учась ходить заново, Манион заметил с мрачным юмором:
— Ну вот, когда вы были просто Генри Грэшемом, всегда могли ходить самостоятельно. Теперь, когда вы — сэр Генри Грэшем, вам, выходит, нужна помощь слуг.
— Я готов ходить хоть по воде, лишь бы поскорее вырваться отсюда.
Слуги в особняке встретили появление хозяина с боязливым почтением. Напуганные историей о том, как он попал в Тауэр, и опасавшиеся даже за собственную безопасность, они вместе с тем и гордились рыцарским достоинством своего хозяина (уже появились легенды о том, как это произошло). Все они, кто по делу, кто без дела, собрались во дворе, когда их хозяин не без труда слез с лошади и предстал перед ними.
Даже в своем теперешнем состоянии Грэшем заметил: Анна изменилась. Теперь это была, по сути, зрелая женщина, имевшая даже большую власть над людьми, чем прежде. Наконец-то Грэшем, Манион и Анна снова оказались втроем.
— Когда вы рассказали мне всю правду, мне было трудно в это поверить, — сказала она. — Слишком много всех этих двойных игр и хитросплетений. И вы были уверены: вам не суждено остаться в живых.
— Ему просто очень повезло, мисс, что этого не случилось, — вставил Манион. — А то бы он, конечно, и меня потянул за собой. Кого интересует, что я просто слуга?
Они сидели в столь любимой Грэшемом домашней библиотеке. Наконец-то чистому и отдохнувшему Грэшему вскоре предстояло вернуться в колледж и воевать с коллегами, стараясь обновить материально и духовно Грэнвилл.
— Мне очень жаль, что вам пришлось это пережить, — сказал он Анне. Он посмотрел на нее. Она, как и раньше, была самой красивой из женщин, которых он знал. — Я виноват перед вами. Я ненавидел вас за то, что вы осложнили мою жизнь, а также за то, что ваша мать связала меня клятвой. Я ненавидел вас и за вашу красоту, потому что все красивые женщины, которых я знал прежде, пользовались своей красотой, чтобы обманывать и порабощать людей. Но вы на них не похожи. И еще…
Он хотел ей сказать, что, кажется, любит ее. Будь эти слова сказаны тогда же, кто знает, как бы дальше сложилась их жизнь?
Но его речь прервали. За окном послышались стук копыт и крики, главные ворота особняка отворились. Может быть, королева вдруг изменила прежнее решение и послала за ним солдат? А может быть, прибыла компания поэтов почитать Грэшему последние стихи и пофлиртовать с Анной. Кто мог знать? Вошел слуга и что-то прошептал на ухо Грэшему. Тот побледнел и также шепотом ответил слуге. Слуга вышел, а Грэшем встал со своего места и подошел к Анне. Она удивленно посмотрела на него.
— Приехал человек, с которым вам, вероятно, придется встретиться, — сказал он. — Он назвался французским купцом Жаком Анри.
Анну потрясла услышанная новость. Лицо ее как будто съежилось. Она вскочила, оттолкнув стул, и отошла в угол комнаты, словно ища там укрытия.
— Послушайте, — поспешно заговорил Грэшем, — я знаю, вы дали слово вашей матери… Но обстоятельства изменились… Если это для вас так страшно, почему бы нам не переменить решение?..
— Разве вы нарушили слово, данное Уолсингему? — спросила Анна очень тихо.
В дверь снова постучали.
В комнату вошел довольно молодой человек лет двадцати пяти, привлекательной наружности, одетый в костюм для верховой езды. Он был высоким и статным, с темными волосами и глазами, которые, видимо, были зеркалом доброй и честной души.
— Сэр Генри! — начал он, обращаясь только к хозяину (Анну, притаившуюся в углу, он не сразу заметил). — Прошу извинить меня! Мне сообщали о вас из Лиссабона, потом из Фландрии. Но всякий раз я опаздывал… — Он говорил с легким французским акцентом. — Я, как у вас говорится… задал вам танец. Я очень расстроен.