Могила галеонов

Стивен Мартин

Они были немногословны при встрече — им не требовалось красноречие.

— Нам, кажется, суждено встречаться на море, — сказала Анна.

— С вами… хорошо обращались? — спросил он.

— Женщины здесь спокойнее мужчин. И они очень добрые, — просто ответила она. Анна посмотрела ему в глаза и добавила: — Я здесь единственная девственница. А это, кажется, единственное достояние, которое можно потерять, но нельзя вернуть.

Небо потемнело, облака стали низкими. Ветер, гнавший Армаду все дальше на север, мешал им попасть в Кале, хотя их баркас был, конечно, куда более маневренным, чем большие корабли. С большим трудом продвигались они вперед, держась как можно ближе к берегу. Их лодка не являлась сколько-нибудь завидной добычей для грабителей, и большие английские корабли не стали бы преследовать ее здесь, рискуя сесть на мель. Лишь один англичанин, знавший о больших испанских кораблях, оказавшихся на мели у этих берегов, был слишком алчен, чтобы упустить такой шанс на добычу, и готов был обшарить все прибрежные воды в поисках попавших в беду испанских галеонов, чтобы добыча не досталась не заслужившим ее, с его точки зрения, голландцам.

Его звали Фрэнсис Дрейк.

Корабль Дрейка «Месть» возник перед беглецами неожиданно. На мгновение им даже показалось, что эта громадина расколет их лодку надвое, но в последнюю минуту корабль замедлил ход. С помощью трех специальных крюков их баркас подтянули к борту «Мести». Сверху спустили веревочную лестницу и приказали им подняться на борт. Матросы приветствовали появление Анны свистками и воплями.

— Так, так, — процедил сэр Фрэнсис Дрейк, когда перед ним предстали Грэшем и Манион. — Вот человек, дезертировавший из Англии. Человек, которого я вчера видел рядом с герцогом Мединой Сидонией на его флагмане. И теперь его повесят за предательство.

Глава 11

Август — сентябрь 1588

Лондон

Дрейк, говоря о виселице, возможно, имел в виду, что он повесит их сам. Но пока Грэшем и Манион лежали связанными в каком-то вонючем трюмном помещении. Дрейк едва замечал Анну. Но к облегчению Грэшема, он успел заметить, что ее поместили в одну из кают под капитанским мостиком. Грэшем и Манион лежали на досках в полной темноте. Раньше здесь было хранилище пороха, а в таких помещениях никогда не вешали фонарей и не держали огня.

— Говорят, будто уныние — худший из всех грехов, — сказал Грэшем. — Ведь если ты впал в уныние — значит, не веришь, что Господь может простить тебя.

— Значит, худший из всех? — отозвался Манион из темноты.

— Ну да, — ответил Грэшем. Он и не ожидал услышать ответ, а говорил больше для того, чтобы облегчить душевную боль.

— Ну, это хорошо, — произнес Манион.

— Хорошо? Чего же тут хорошего?

— Ну, будь это обжорство или похоть, для меня было бы хуже. Если все это закончится благополучно, я не смогу расстаться ни с тем, ни с другим качеством, и было бы скверно, не будь у нас надежды на прощение.

— Что значит «закончится благополучно»? Все закончится петлей на наших шеях, если Дрейк сделает по-своему.

— Ну, как говорил еще мой прежний капитан, пока есть жизнь, есть и надежда.

— Твой прежний капитан? Тот, что попал на костер к испанцам?

— Всего не предусмотришь.

Вслед за его словами из темноты послышался шум какой-то возни, металлический звук и вздох облегчения.

— Вот ослы! — проговорил Манион. — Обыскивать не умеют. Я всегда держу свой ножик привязанным к ноге. Кто туда сунется, тот смелый человек, доложу я вам.

Вскоре Манион на ощупь нашел Грэшема, разрезал путы и освободил его руки.

— Теперь мы хотя бы сможем мочиться в углу, а не под себя, — заметил он. — И не только мочиться… Веревку держите в руках и обвяжите ею руки, когда они придут. Они ничего не заметят. Они теперь сами не свои после боя.

— Да, я обратил внимание, — промолвил Грэшем. — Но корабли-то у них почти не пострадали, не то что у испанцев.

— Наверно, тот ваш сифилитик из Лиссабона постарался. Известно же: если ядро не остудить правильно, оно может разлететься на куски, как только выйдет из ствола. А что до них самих, то они, видать, жили впроголодь. Королева у нас скорее удавится, чем выдаст на корабли запасов больше чем на месяц. А они сколько находились на море? Да из того, что им дают, половина небось гнилая.

— У испанцев то же самое, — заметил Грэшем. — С нами то они что сделают? Уморят голодом? Доведут до корабельной лихорадки?

— Да уж постараются, наверно. Ну, там видно будет. А лихорадка у нас давно бы уже была и без них, если бы была нам суждена. Возьмите пока вот это. — Он передал Грэшему два куска вяленого мяса.

— Откуда это у тебя? — изумленно спросил тот.

— Я всегда стараюсь зашить впрок три-четыре куска за подкладку. Съешьте сейчас. Если они будут морить нас жаждой, вам она уже не пригодится. Надо использовать всякое благо, пока оно еще существует.

Они принялись жевать мясо, твердое, как железо, осторожно, чтобы не сломать зубы.

Спас их Бетвик. Люди Дрейка действительно голодали половина его команды была больна, многие умирали. Он решил приостановить пиратские действия и послать лодки в этот торговый город, не раз переходивший из рук в руки в беспокойной истории Англии и Шотландии. Их полупьяные тюремщики растворили двери и бросили на доски буханку хлеба, свежую еще третьего дня, и кожаную бутыль с вином. Один из матросов засмеялся и опустил два яблока в пространство между досками.

— Эй вы, — заорал он, — становитесь на колени и начинайте искать, а мы посмотрим!

Оба матроса тряслись от смеха, глядя на Грэшема и Маниона, которые со связанными (как казалось со стороны) руками, встав на колени, пытались схватить яблоки зубами. Они продолжали смеяться, и закрыв за собой двери.

К тому времени, когда их наконец вывели на палубу «Мести», Грэшему казалось, что он уже ослеп. Их с Манионом даже не ввели, а наполовину внесли в лодку, а затем положили на спину лошади, словно поклажу.

— Я сражался на «Сан-Мартине», — сказал Грэшем. Он плохо различал конвоиров-моряков, видел только силуэты людей. — Я стоял в бою как настоящий мужчина, так же как и тот человек. — Он мотнул головой (руки и ноги у него были снова связаны) в том направлении, где должен был находиться Манион. — Должен ли я после этого проехать по Лондону кверху задницей? Или мы заслужили право ехать, подняв головы? Мы ведь ни о чем не просили вас там, на море, верно? Мы дрались до конца. А здесь я прошу вас разрешить мне и моему слуге ту честь, на которую имеют право солдаты.