Могила галеонов
Шрифт:
— И какой же будет эта самооценка? — спросил Грэшем тихо.
— Зависит от того, встречу ли я смерть, как подобает бойцу. Мы не властны над многим в жизни, но мы властны стоять до конца.
«Тихо встречать смертьНе унижение ли это?Мы кричим, приходя в мир,А смерть ранит сильнее рождения».— Что это? — удивился герцог.
— Детские стишки, — ответил Грэшем. Он сделал огромное усилие, чтобы овладеть собой. — Милорд, я надеюсь, вы не погибнете. Я надеюсь, справедливость восторжествует.
— Я не настолько глуп, чтобы надеяться погибнуть, — промолвил герцог с легкой иронической усмешкой. — Просто, боюсь, это от меня мало зависит, а уж меньше того — торжество справедливости. Вы можете идти. Англичанину не очень пристало участвовать в совещании, которое я хочу созвать сейчас.
— Нечего сказать, попали мы в переделку, — заметил Манион, когда они опять остались вдвоем. — Прилив к вечеру достиг пика, и ветер весь день крепчает. Если у бывших наших найдется достаточно брандеров, они выкурят нас с этого рейда.
— Испанские брандеры в Кадисе ничего не добились, — напомнил Грэшем.
— Там ветра путного не было, да навряд ли и приливное течение такое было, о котором можно говорить.
— Так что же делать герцогу? — спросил Грэшем.
— Послать все куда подальше и возвращаться домой.
— Но он будет драться.
— Тогда он круглый идиот, который дела совсем не знает. Если он старается ради своей чести, то и ладно! Но только бьюсь об заклад, нам-то он не позволит послать все к черту и возвращаться домой.
Они наблюдали за маленькими суденышками, сновавшими между кораблями Армады, доставляя с берега провизию, которую разрешил поставлять относительно дружелюбный одноногий правитель Кале. Он потерял ногу, стараясь снова вернуть Кале, отобрать его у англичан, и он не питал любви к королеве Елизавете. Моряки понимали, что происходит с ветром и течением, и напряженно следили за морем и за англичанами. Напряжение распространилось и на армейских солдат, которые решили, что в этой компании им остается только погибнуть. В то утро Грэшем впервые заметил даже пятна ржавчины на щитах некоторых испанцев, чего раньше не наблюдалось — их старательно счищали. Все на борту «Сан-Мартина» двигались как-то медленнее, как будто у них болели кости или они носили ранцы за спиной. Однажды Грэшем даже застал плачущим на палубе «Сан-Мартина» одного юного, семнадцатилетнего, джентльмена. Тот в ужасе пытался спрятать лицо, поняв, что его заметили. Грэшем протянул было руку, но потом бессильно опустил ее.
— Нелегкое это дело — помирать в таком возрасте, — сухо заметил Манион. Его хозяин за последние месяцы обрел удивительную жизненную силу. Грэшема и юного испанца разделяло мало лет, но по опыту эти несколько лет равнялись нескольким десятилетиям.
Моряки Армады боялись брандеров. Три года назад голландцы уже использовали специальные брандеры при попытке снять испанскую осаду с Антверпена. На одном из таких судов находилось три тонны взрывчатки. С ее помощью удалось взорвать укрепленный мост. При этом погибло восемьсот человек и ранения получило еще около тысячи. Изобретателя звали Федериго Гамбелли. Все знали: он в Лондоне и работает на англичан.
— Ваша работа кончена, — сказал Манион Грэшему. — Если наши парни… виноват, если англичане сделают свою работу, то они здесь все сожгут к чертям. От вас ничего не зависит. Девчонка ждет вас в Кале. А меня ждет половина девчонок Лондона.
— И поэтому надо доплыть до берега? — продолжил за него Грэшем. — Что ж, плыви. — Он взял Маниона за руку и посмотрел ему в глаза. — Это ведь с самого начала не твоя, а только моя война. Ты уже и так много сделал и многое потерял. Оставь меня — так будет справедливо.
— А вы почему не хотите?
— Не могу, — Грэшем и сам понимал: его доводы звучат слабо. — Я уважаю этого человека больше, чем кого-либо из тех, с кем сводила меня жизнь. Его будут проклинать за сделанное. Но я хорошо узнал его. Он понимает, чем все это кончится, понимает, что погибнет. И все же продолжает выполнять свой долг, продолжает драться за свое дело. Это не просто храбрость, это настоящее благородство.
— Ну так напишите ему письмо, выразите ему все это, а потом прыгайте за борт.
— Не могу. Я должен остаться с ним до конца.
— Давайте пока спать, — промолвил Манион. — Завтра встанем еще затемно и подберемся поближе к корме.
— Это зачем?
— Поганый брандер подожжет сначала носовую часть. Разница есть, а?
— Так ты остаешься! — Грэшем подумал, что в последнее время у него часто глаза на мокром месте, и пора с этим кончать. Он явно недооценивал свою усталость и перенапряжение в последние месяцы.
Хотя воспоминания о рейде в Кале сильно смазались в памяти Грэшема, именно этот день он помнил очень живо. Тысячи людей, сплоченных железной дисциплиной, дрались за безнадежное дело, сражались за дело, требовавшее огромных, казалось, бессмысленных жертв, с удивительным мужеством. Каким образом среди всего безумия жизни людской род может обнаруживать столько храбрости и благородства?
Стрельба началась еще в полночь. Внезапно зазвонил колокол на одном корабле — сигнал тревоги, а затем ему ответили на других кораблях. И вскоре в гавани Кале начался перезвон, словно в соборе. Повсюду сновали сторожевые катера и баркасы, готовые выполнить свою задачу. Два передовых брандера испанцам удалось перехватить и оттащить в сторону, однако сильный ветер и прилив значительно ускорили движение английских брандеров. Сгорели один из катеров и один из баркасов, посланных на перехват. Затем начался артиллерийский обстрел судов, стоявших на рейде, и прогремело несколько взрывов.
Впоследствии англичане утверждали, будто на Армаде началась паника. Но Грэшем не видел ничего подобного. На ста с лишним кораблях перерезали тросы, оставив якоря на дне, и, уйдя от брандеров, испанские корабли организованно вышли из гавани. Дисциплина оставалась на высоком уровне. Матросы поднимали паруса, солдаты за пять минут поднялись и построились по сигналу тревоги. Ни один корабль не столкнулся с другим.
— Да поможет нам Бог! — воскликнул Манион на рассвете. Это было сказано не механически, он действительно выразил то, что чувствовал сам и многие его товарищи. «Сан-Мартин» ушел от двух брандеров и бросил запасной якорь всего в миле от прежней стоянки. Но корабль оказался в одиночестве.