Могильный червь
Шрифт:
Звони, – подумала она.
Пляжный домик стоял на поросшем деревьями клочке земли, который вдавался в озеро. Там не было ничего, кроме пляжа, дома, холодной воды, плещущейся о песок. Она не могла представить себе более пустынного места, чем это. Летом здесь было многолюдно, но как только осень придавала листве румянец, становилось пустынно. Мертвенно.
Она закурила, свет от ее зажигалки почти ослеплял в темноте.
Она прислушалась к шуму воды, разбивающейся о песок, услышала далекий крик какой-то озерной
Позади нее вилась дорога, соединявшая пляж с парком Лайман. Она могла видеть его там, несколько уличных фонарей отбрасывали пятнистый свет в пещеристую, угрюмую темноту. Пустые скамейки. Заброшенная детская площадка. Военный мемориал. Все столы для пикника были убраны. Там не было ничего, кроме фонарей вдали, больших дубов и вязов, поскрипывающих на ветру, листьев, шелестящих в пожелтевшей траве. Крючки на веревке флагштока отбивали глухой ритм. Одинокий звук.
Тара затянулась сигаретой, начиная ощущать нетерпение, словно зубы, которые грызут ее изнутри.
Зазвонил телефон.
Она потянулась к нему почти рефлекторным движением... затем остановила руку.
Пусть подождет... пусть понервничает.
Голос в ее голове требовал точно знать, что она делает, ставя на карту жизнь Лизы, но она не знала. Только то, что теперь это было больше, чем хищник и жертва, больше, чем жертва и жертва... границы медленно размывались. Может быть, пришло время Бугимену узнать это.
Но Лиза... Господи, у него же твоя гребаная сестра!
Тара подняла трубку. Трубка холодно прижалась к ее щеке.
– Я здесь, - сказала она без малейшего намека на нервозность в голосе.
– Почему ты долго не отвечала?
– спросил Бугимен, и она почти почувствовала его горячее и зловонное дыхание на линии.
– Когда я звоню, ты должна быстро отвечать. Тебе лучше даже не думать о том, чтобы ебать мне мозги, Тара. Это моя игра, а не твоя. Я устанавливаю правила. Делай, как я говорю.
– Я так и делаю, - сказала она, выдыхая дым в ночь.
– Смотри, чтобы это продолжалось, - oн помолчал. Раздался резиноподобный звук, как будто он прикусил губу.
– Все дело в доверии, Тара. Насчет выполнения обещаний... ты это понимаешь?
– Да. Я понимаю. Я всегда держу свои обещания. Всегда. И я ожидаю, что другие сдержат свое обещание.
Как и раньше, его дыхание участилось. Животное, почуявшее опасность.
– Послушай меня, сука. Не смей мне угрожать. Если ты меня разозлишь, я убью твою сестру. Я отрежу ей сиськи и пришлю их тебе. Ты меня понимаешь?
Тара ощетинилась, но не вздрогнула.
– Да. Я только хочу, чтобы ты меня понял. Ты сказал, что если я буду играть в эту игру так, как ты хочешь, ты вернешь мне мою сестру. Я буду играть. Именно так, как ты скажешь. Я сдержу свое обещание. И тебе лучше сдержать свое. Я сделаю все, что ты хочешь, чтобы это ни было, но я хочу, чтобы моя сестра вернулась живой и невредимой. Вот в чем дело. Я не отступлю от своего обещания, и тебе лучше не отступать от своего.
Это потрясло его, дыхание стало очень тяжелым, почти хриплым. Он издавал влажные, хриплые звуки, как будто во рту у него было слишком много слюны.
– Ты мне не угрожай, сука! Ты гребаная тупая пизда! У меня твоя сестра! Я здесь главный! Это я командую!
– Заткнись, - сказала она, и он повиновался.
Немедленно.
Возможно, дело было в ее тоне, но его кнопки наверняка были нажаты, и он действовал соответственно. В ней поднялся страх, что он может повесить трубку, но он этого не сделал.
– Я тебе не угрожаю. У нас игра. И мне нужна моя сестра. Ты отдашь ее мне. Если ты не...
– Тара замолчала, чувствуя, как внутри нее закипает что-то горячее и черное.
– ...если ты этого не сделаешь, я приду за тобой. Я очень терпелива. Я могу ждать годы, чтобы найти тебя, но я найду тебя. Я не буду обращаться в полицию. Только ты и я. Это мое обещание. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Она ожидала, что он будет разглагольствовать и бредить, и несколько раз в наступившей тишине он начинал очень тяжело дышать, скрипя зубами и издавая что-то вроде низкого рычащего звука в горле... но он не разглагольствовал.
– Я понимаю, - сказал он почти обиженным голосом.
– Теперь мы понимаем друг друга.
Тара не сомневалась, что именно тон ее голоса подрезал ему крылья и вывел из равновесия. Человек, который привык к тому, что его отчитывает женщина. Может быть, его мать. Может быть, его жена или сестра. Было что-то в этом резком, непреклонном, но женственном тоне ее голоса, что остановило его. Тара сделала мысленную пометку.
– Ты ведь сейчас в оркестровой яме, не так ли?
– Нет, это не так.
Тара знала, что он лжет. Теперь в его голосе звучал слабый, почти детский оттенок, как у маленького мальчика, которого поймали за игрой с самим собой. Она посмотрела через озеро в сторону парка. Темная громада оркестровой скорлупы.
– Да, это так. Ты вон там. Я почти чувствую тебя.
– Если ты будешь продолжать в том же духе, Тара, - сказал он, пытаясь вернуть себе самообладание, - твоя сестра тоже что-то почувствует. Она почувствует, как мой нож перережет ей горло.
– Этого достаточно.
Ах, он нашел слабое место и теперь атаковал ее.
– Я могу перекрыть ей гребаный воздух в любое время, когда захочу, Тара. Я могу заставить ее задохнуться там, внизу. Ты хоть представляешь, каково это – задыхаться в гробу под землей? Ты знаешь, как она будет страдать... хватая ртом воздух?
Он должен был заставить ее упасть в обморок от ужаса, заставить молить его о прощении. Но она не умоляла. Она интуитивно чувствовала, знала, кем он был и кем не был, и понимала, что, как и у любой марионетки, есть определенные ниточки, за которые можно дергать, а за другие – нет.