Мои домочадцы
Шрифт:
– А у нас позавчёра странник проходил, – произнес Аким.
Все молчали.
– Говорит: трясение скоро будет, – добавил Аким.
– Как – трясение?
– А так, значит… Земля затрясется.
Молчание. Одна Анна тяжело вздохнула.
– И еще, говорит, голод. Ужастенный голод, говорит, будет в ваших местах.
– Это когда же?
– А уж там понимай когда… Ему что! Он сказал… а уж ты понимай.
Опять замолчали.
– И глад, говорит, и трус, и мраз.
– Это что же означает?
– А
По уходе Акима с добрых четверть часа все молчали в какой-то задумчивости, и только одна Анна простонала раза два: «О-ох, грехи наши тяжкие!» Было тепло и тихо. Тени все гуще и гуще опускались на землю, но не приносили с собой ни сырости, ни прохлады. Небо на западе алело, зеленело, синело и все как бы уходило дальше и дальше от земли.
– Нет, я чтобы теперь, – внезапно рассердился Михайло, – взял бы я теперь этого странника самого, да по шее бы, по шее…
– Ну, не говори, – задумчиво возразил Семен, – странник тут ни при чем. Тут господь насылает… Тут одно – терпи. Вот что, друг ты мой. А странник что… Он в стороне… Тут господь, стало быть, прогневался…
– Это за что же? – полюбопытствовал Михайло.
– А он уж там знает, батюшка, за что. Твое дело – терпеть. Голод ли там, аль опять трясение какое, ты все должен претерпеть.
– Эта пач-чиму же? – не унимался Михайло.
– Потому. Зря тебя не тронут, а ежели есть такое попущение – значит, за дело, за грехи. Вот почему.
– Терпеть, – скептически произнес Михайло, – за грехи?.. Не-э-эт… Он еще что-то хотел добавить, но сжал кулак, сердито потряс им по воздуху и ничего не добавил.
– Вестимо – грехи, – важно вымолвил Наум, поглаживая бороду, – без греха нельзя. На то и человек, чтобы грешить. Ну, и господь… господь знает, за что наказать, за что помиловать. Теперь, странник говорит: «Земля неродимая». Это опять, я тебе скажу, от господа. Всяко бывает. В Матренском клину, я еще помню, чернозем был. Теперь – солонцы. Все от бога. А что насчет грехов, к примеру, это опять верно: как не быть грехам. – Наум глубокомысленна помолчал. – Или опять – «мраз». Это, так надо полагать, мороз. Не иначе как мороз. Что ж, морозы бывают. Это он опять правильно: как не бывать морозам.
Наума все выслушали внимательно, но ответить ему – ничего не ответили.
Помолчали. Заговорил Яков:
– Да уж оно и видно – к тому идет!.. Год от году. Я, как в позапрошлом году в Царицыне был, так там тоже странничек один… Или опять в Астрахани раз… Все, говорит, тлен! А то в Тифлисе я жил у армянина – тоже кобель был ужастенный… – Яков не договорил и молодцевато сплюнул.
– А по-моему одно – по шее ихнего брата! – мрачно произнес Михайло, намять ему бока ежели хорошенько да всыпать чтоб, – он и знай!.. А то мра-аз («мраз» он протянул чрезвычайно пренебрежительно). Их много таких, шляющих-то… Нет, кабы ежели отодрать его, паскуду… Разложить бы, да горррячих чтоб… Небось бы!.. Я раз тоже в Улитиных двориках ночевал… Но пристали ко мне мужики и ну… и ну… Особливо один… Кэ-эк я его полысну! Он – с ног… Другой!.. Кэ-эк я его садану – морда во!
– Вспухла? – сочувственно воскликнул Яков.
– А ты думал как? Дай-ка я тебе засвечу, небось вспухнет! – в скобках ответил Михайло и потом обычным тоном продолжал: – Ну, третий… Так я их тут, братцы мои, перешил… А наутро выезжаю – хозяин за поводья. «Тебе чего?» – «За ночевку деньги». – «Деньги?» Кэ-эк я его… А то терпеть! Михайло самодовольно поглядел на свой здоровенный кулачище и, вероятно вспомнив подробности побоища, весело засмеялся.
Опять никто ничего не ответил. Помолчали. Яков опять заговорил:
– А я так полагаю – на новые места!.. Удаляться на эти самые новые места, и шабаш!.. Теперь ежели на Белые-Воды аль к Капказу… У, хороши есть места!.. Аль опять на Дону… Я как в Ростове был, тоже проходил по местам-то, вот места!.. Аль Кубань ежели взять… Эх, закачусь по весне на Кубань! (Он вздохнул и сплюнул.) А ежели не в Кубань, так к башкирцам ударюсь, с купцами… Вот опять места!
– Места, что говорить, места есть, – внушительно заговорил Наум. Только захотеть – места найдутся. Как не быть местам… (Он немного помолчал.) – Теперь, ежели захотел ты, к примеру, сейчас тебе пашпорт и – с господом. И какой пашпорт опять: на три ли там месяца, аль полугодовой. А то есть и такие, что на год. Всякие есть. Теперь взял ты, к примеру, пашпорт и с богом… Как не быть местам!.. Местов много.
– Тоже вот в остроге ежели насчет местов… – хотел было сострить Михайло, но не договорил и фыркнул. И, вероятно, смех этот почли легкомысленным, ибо опять никто ничего не сказал.
Помолчали.
– Пытались на эфти на новые места-то… – робко и неуверенно произнес Семен.
– А то нешто не пытались-то… – подхватил Наум, – вестимо, пытались. Тоже, пытались так-то, да и назад. Это что говорить. Это точно, что пытались. Снарядятся, к примеру, поедут, да и назад. Да. А то как, гляди, не быть местам!.. Места есть.
– А на мой згад, живется тебе ежели, ну и живи, – возразил Семен. Господь с ими, с местами-то!.. Пущай их… А ты, ежели накажет тебя господь, – терпи… вот! Живем, покуда бог грехам терпит! И помрем… И здесь помрем, и на Кубани ежели, – все помрем! Конец один.
И все дружно поднялись, чтоб идти ужинать. Только Михайло встал медлительно и, вставая, сердито бормотал: «Больше ничего, как по морде… Взять бы да хорошенько!.. Небось бы… А то этак-то, пожалуй, всякий…»