Мои границы
Шрифт:
— Я должен доложить вам о чрезвычайно тяжелом происшествии на нашей заставе. Начальник Средне-борзинской заставы Ивашкевич случайным выстрелом убил своего помощника…
— Случайный выстрел?
— По существу выстрел случайный, но по формальному праву относится к разряду выстрелов по неосторожности…
— Дело судебное.
— Я прошу выслушать меня. Следствие доверили мне, и дело закончено.
— А что вы от меня хотите?
— Хочу, чтобы Ивашкевича не судили…
— Вы намерены миновать суд?
— Таких возможностей у меня нет,
Зирняс меня в чем-то дурном заподозрил, вздрогнул как-то, приближаясь ко мне, смотрел прямо в глаза и, с трудом сдерживаясь, тихо, раздельно произнес:
— Вы понимаете, на что толкаете меня? Откуда у вас это? Кто научил?
Отступать уже нельзя было, пришлось принять очень неравный бой:
— Никто меня не учил. Я обращаюсь к вам как к старшему начальнику, за помощью обращаюсь. И это мое право. Еще раз прошу вас — не надо судить Ивашкевича. Все необходимое по служебной и партийной линии сделано. Одного прекрасного командира мы уже потеряли, и если дело дойдет до суда, то потеряем и второго.
Я ожидал разноса, был готов на все, но последовал вдруг спокойный вопрос:
— Как это случилось?
— Начальник заставы, его помощник и их жены сидели за столом и пили вечерний чай. Стол был длинный, крестьянский. На одном конце сидел Ивашкевич, напротив него — помощник, жены рядом справа. У левой стены, в полуметре от стола, на тумбочке стоял железный ящик, «несгораемый шкаф». Во время чаепития пришла почта, и с почтой — посланный начальником боепитания отряда маузер, о котором Ивашкевич так давно мечтал. Ивашкевич тут же это «чудо-оружие» разобрал, собрал, зарядил и, не зная, что движением вперед затвор посылает патрон в патронник, нажал на спусковой крючок. Произошел выстрел. Пуля угодила в скобу сейфа, резко изменила направление вправо и попала в помощника, прямо в позвоночник. Смерть последовала через два часа.
— С пострадавшим вы успели поговорить?
— Да, пока он был в сознании. Я записал его показания, но протокол им не подписан, не успел. Старшина заставы и врач, присутствовавшие при этом разговоре, своими подписями подтверждают достоверность протокола.
— Что дал осмотр места происшествия?
— Все, что уже доложил. На столе самовар, чайник, сахарница, печенье, четыре чашки. Акт осмотра находится в деле.
— Водка в этом деле не замешана?
— Никаких признаков.
— Когда допросили Ивашкевича?
— Только утром.
— Почему?
— Он был потрясен горем, и я счел нужным дать ему время прийти в себя. К тому же дело было настолько ясное, что его показания ничего бы не изменили.
— В каком состоянии дело?
— Следствие закончено. Только Ивашкевичу не предъявлено обвинение. В деле — акты вскрытия, осмотра места происшествия, протоколы допроса, вещественные доказательства: одна пустая гильза, деформированная пуля, скоба металлического ящика с косой выбоиной и служебные характеристики на убитого и обвиняемого в убийстве.
— Дело у вас?
— Да, вот
— Я его заберу, а вы сообщите прокурору, что дело у меня.
Через пару недель поступил приказ об исключении из списков и со всех видов довольствия помощника начальника заставы вследствие смерти. И что почти фантастично — я, комендант участка, не получил обычного по должности выговора, а Ивашкевич, повторяю, очень дельный и хороший начальник заставы, едва ли понял, как миновал его осуждающий приговор.
Только сильный духом человек мог принять такое решение, какое принял Зирняс. Мне посчастливилось встречаться с сильными духом людьми, и Зирняс один из них.
4
Предложили перейти в Управление пограничной охраны другого округа, на вновь введенную должность с пышным названием, и я согласился.
На трех границах испытал на себе службу начальника заставы, на одной — заместителя коменданта по оперативной части, и на трех — коменданта пограничного участка. И места все отдаленные попадались, надоело и как-то устал. Отдаленность, правда, понятие относительное и зависит от того, до какого меридиана далеко, а до какого близко. Но оторванность от культурного мира была бесспорной, а тут место в столице союзной республики предлагают.
Первые дни радовали, но вскоре наступило разочарование. Оказывается, я привык к круглосуточным волнениям, всякого рода поискам, горам, тайге и болотам, и даже бессонные ночи и ночные телефонные звонки постепенно превратились в неотъемлемую часть моего существования. Был где-то нужен, что-то решал, планировал, требовал, ругал одних, перед другими оправдывался. А тут в моем распоряжении стол, стул и половина шкафа с бумагами. И за этим столом я должен с утра до вечера сидеть, а после небольшого перерыва еще раз за полночь…
Должность новая, обязанности не определены, и даже начальник моего отделения, предельно занятый и очень толковый штабист, не знал, чем бы меня занять:
— Возьмите в своем шкафу подшивки и изучайте указания по вашей части за прошлые годы, а там посмотрим.
Сидел я потом и изучал эти директивы и ежеквартально посылаемые в Главное управление доклады, похожие друг на друга, как серые кошки ночью. Сидел и бумаги перелистывал, с утра лист за листом, с правой стороны на левую, а с обеда в обратном порядке. Так и по вечерам, за полночь. Постепенно начал понимать, что я вообще никому не нужен и за этим столом сижу только потому, что так положено.
Испугался я такого вывода и обратно на границу попросился. Но куда там! И слушать не хотят, чего, мол, человеку надо — и работа непыльная, спокойная, и квартира получше, чем на заставе. Но однажды мне крупно повезло. В какой-то праздник я был дежурным, и тогда ночью, позже обычной ночной работы, зашел начальник управления, в хорошем настроении, веселый, с запахами дамских духов и праздничного веселья. Доклада не принял.
— Кто же в такую праздничную ночь начальство тревожит?
И вдруг — неожиданное: