Шрифт:
1
Ошибки вызывают досаду, и я досадовал на торопливость при выборе места для дальнейшей службы после окончания учебы в пехотной школе. В порядке успеваемости мне третьим по списку дали право выбора округа, и я, не вникая в подробности, избрал часть в родном Петроградском военном округе и, к великому разочарованию, угодил в Башкирскую пограничную дивизию. В лесах, значит, буду, на болотах и не увижу больше столь дорогих сердцу уличных праздников, которыми жизнь только дразнила, не будет строевых смотров, парадов, не будет локтевой связи с товарищами,
Предшественника не застал. Перевели его или уволили. Численность армии тогда до 590 тысяч сократили, и потому командиров без основательной военной подготовки, которым к тому же за тридцать, увольняли в запас и заменяли нами, молодыми. Правда, не так уж молоды и мы были, лет по двадцать — двадцать три, лишь на год-два моложе красноармейцев, большинство из которых прослужило в армии многие годы. Но и не старые тоже. Вспоминается, что в нашем пограничном отряде только один из командного состава, ветфельдшер, был старше тридцати лет. Страна была молодая, и молодые ею руководили, и молодые ее оберегали.
Казарменного фонда и квартир, конечно, не было. Мне показали крестьянский домик, в котором мой предшественник жил, и рекомендовали:
— Хорошо в нем. До кордона недалеко бегать, с километр от силы, и пикет как бы по пути, в том лесу. Тепло у хозяйки, корова у нее, куры и поварить жуть как умеет. Сама одинокая, в соку еще, но себя блюдет. С местными мужиками, хоть и вдовый человек, не балуется, а с квартирантами что? Под одной крышей, поди узнай!
Зашел в дом. Все верно — в комнате просторно, светло, хозяйка приветливая, пухлая и игривая, но я ее испугался. Может, она и в соку, но по годам ровесница моей мамы, если не старше. И я сбежал, поселился на кордоне вместе с красноармейцами.
Так в феврале 1923 года началась моя служба в пограничной охране страны.
Красноармейцы встретили неприветливо и хмуро. Не как в пехотной школе, где курсанты встречают командиров строевой стойкой, сколько бы раз в день они ни приходили, а прямых начальников, от командира роты или отдельно расположенного взвода, дежурный встречает докладом.
Кто-то поднялся, без знаков различия, хотя в армии они уже были введены, представился:
— Помощник командира взвода, а вы кем будете?
— Я новый командир вашего взвода.
— Очень приятно. Из канцелярии уже позвонили. Располагайтесь…
— Доложить по-уставному не желаете?
— А что тут докладывать? Раз у ротного были, должны сами все знать, да еще и спят которые…
Осмотрелся. «Казарма» — одна длинная и узкая комната, в прошлом служебное помещение таможенного кордона «между Великим княжеством Финляндским и метрополией». Нары вдоль стены, пирамида для винтовок, полка для котелков и кружек над плитой и одна табуретка. Словом, не богато.
Накурено, пол в окурках, воздух тяжкий. Внешний вид красноармейцев подчеркнуто лихой — воротнички расстегнуты, у многих шинель на одной пуговице, обувь грязная, неисправная, многие без обмоток. Осматривая оружие, котелки и кружки, улавливаю слова как бы никому не адресованные, но предназначенные для моего слуха:
— Эх, братцы, за что воевали? За что мешками кровь проливали?
Понимаю, к порядку бы призвать надо, знаю и другое — не время, еще не время. Красноармейцы служили долго, многие с восемнадцатого года, устали от службы, ждали увольнения, недоверчиво, если не враждебно, относились к вводимым в армии строгим уставным порядкам, вытесняющим былую вольницу.
Я пришел к ним как носитель этих новых уставных порядков, отсюда и встреча «по одежке…»
Постепенно развернулась беседа, что-то вроде уставной разведки — кто ты и какая тебе цена:
— В Питере, говорят, уже и козырянье ввели, как при царе. Верно или брешут?
— Не слыхал такого. Взаимные приветствия при встрече обязательны.
— Взаимные, говорите. Наверное, только так говорят, а требуют, чтобы бойцы честь отдавали?
— И этого не слыхал, но требуется, чтобы при появлении старших младшие вставали. И здесь это обязательно…
— А как это понимать, кто старше? Кто годами старше или кто больше годов служит?
В голосе улавливается любопытство — на какой ответ осмелится командир?
— Ни тот ни другой. Старшинство в армии определяется по занимаемой должности. Кто выше по должности — тот и старший.
— Я боец и, значит, должон каждого сопляка приветствовать, хотя тот и пороху не нюхал, но в начальники, сучий сын, вылез, а я с восемнадцатого воюю. Но раз я боец, значит, и младший всех. Я всех приветствовать должон, а меня никто?..
— Все вас обязаны приветствовать, как и вы всех военнослужащих. Ведь сказано ясно — приветствуют друг друга поднятием руки к головному убору.
— А если пустая голова?
— Таких в армии не держат.
— А вы, товарищ командир, пороху нюхали?
— Пороху? Это ж просто! Выстрели и понюхай запах гильзы или патронника. Или не приходилось?
Беседа не удалась, превратилась в нежелательную пикировку, но, к счастью, заглохла, и я углубился в изучение полученных от ротного письменных инструкций. Следя за красноармейцами, заметил, что при мне в помещении никто не закурил, и я, вынув папиросу, вышел на крыльцо. Настойчиво преследовал вопрос, с чего же тут начинать. Понимал, не с окрика и жесткой требовательности. А с чего же? Ответ подсказал приглушенный солдатский разговор:
— Не стал тут курить, вышел.
— Придется и нам тут при нем выходить.
— Ненадолго это, новая метла всегда чисто метет, а там обкатаем.
— Посмотрим, что он вечером сделает. Может, на границу пойдет?
— Пойдет он, как же! А тот много ходил?
— Посмотрим. Ежели что — в темноте разыграем.
Разыграете? Ну уж нет! Я сюда надолго приехал, и вы мне верное начало работы подсказали — с границы начинать, все с границы!
По телефону доложил ротному о принятии взвода, договорился со старшиной о доставке продуктов на завтра, а остальное время, до наступления темноты, изучал приказы и наставления, приглядывался к красноармейцам. Не курят в помещении — и я с чувством упоения отметил эту первую победу, пусть и малую, но победу, и при этом без потерь.