Мои границы

Петров Иван Борисович

Часов в десять вечера собрался на границу.

— Вы на квартиру, товарищ командир?

— Нет, тут моя квартира. Правый фланг посмотрю, наряд проверю.

— В сопровождающие кого берете, для охраны как бы?

— Вы что, по одному ходить боитесь и вас всегда охрана сопровождает?

— Мы что, мы — бойцы. Нам так положено, а вы…

— Список ночного наряда на вторую смену на столе. Вовремя направляйте. Если позвонят, доложите, что я на правом фланге и вернусь к утру.

Дозорная тропа проложена над береговым обрывом небольшой речки,

одной из таких, о которых говорилось в служебном приказе:

«Государственная граница есть черта, отделяющая территорию Республики от соседних государств. Она определяется или естественными рубежами (морями, реками, озерами, горами), или обозначается искусственными знаками (столбами, канавами, земляным валом и т. д.)».

Впоследствии понятие «государственная граница» обозначалось более точно и верно, но это первое ее определение навсегда осело в памяти. Возможно, вследствие его изумительной наивности и незрелости. Впрочем, эту незрелость я начал понимать намного позже.

Граница, тянувшаяся по извилистой реке, была совсем рядом — где в нескольких шагах, где в полусотне метров от тропы, по которой я шел, и, к моей великой радости, от одного конца обхода в другой почти строевым шагом передвигались выставленные с вечера часовые.

Новичку граница представляется по-разному, в зависимости от его психологического настроя, но всем, наверное, — загадочной и таинственной. И у всех, видимо, общая гордость: вот тут я стою, на самом переднем крае, я первый страж моей страны!

Я стоял и любовался бравым видом и твердым шагом моих часовых. Смело идут, всем видом предупреждая — смотри не лезь! Да, что и говорить. Мы не ночные сторожа, отпугивающие злодеев дробью трещотки.

Боже, как близко от границы я стоял и как далек был от знания приемов и методов ее охраны!

Пикета сразу не нашел. Его землянку затопило, и люди уже неделю назад перешли в старую ригу на самом краю правого фланга. Темно в ней, конечно, и хотя красноармейцы устроили что-то вроде очага и вокруг него сколотили нары, — размещение было немыслимое.

— Кому докладывали о таком расположении?

— Кому тут докладывать? Командира взвода уж неделю как нету, а новый когда еще приедет и что за гусь будет!

— Я новый командир вашего взвода, тот самый гусь…

— Извините, это мы так, к слову…

— Ничего, соберите вещи и направляйтесь на кордон.

— А пост как, пикет?

— Найдем решение, идите.

Я продолжил обход, но вскоре был остановлен сотрудником пограничного особпункта, который бесшумно, по-рысьи подошел ко мне сзади.

— Новый командир взвода, никак? Сказывали, охрану проверяете?

— Позвольте, с кем я…

— Пропуск? Пожалуйста. Должен сказать, ходите вы смело, шумно…

— А чего бояться на своей земле?

— Что верно, то верно. Вы никого не боитесь, и вас никто не боится, потому что смело ходите, шумно. Но мне пора, — и он тихо, как привидение, исчез в кустарниках.

Не скажу, что сразу, тут же, после этих слов,

во мне пограничник родился, но они меня преследовали, не давали покоя и смущали: «Смело ходите, шумно… Вы — никого, но и вас никто». И как ловко в кустарнике скрылся. Шмыгнул, и нету его…

Дежурный, он же часовой по охране кордона, доложил:

— Никто вас не спрашивал, тревоги не слыхать было. Только где-то на левом фланге раздался выстрел. Соседи, должно, в Александровском. Спать, извините, в квартиру пойдете?

— Моя квартира здесь.

— Тогда «расход» вам в котелке, на плите стоит, а хлеб на подоконнике. Спать у той стены ложитесь. Мы там маленько место оставили, и лягать только с одного боку будут.

— Хорошо. Вечернюю смену и меня разбудите к десяти часам.

Удовлетворенно отметил — на полу окурков и спичек нет. Наверное, и раньше не было, только меня на рога взять хотели — может, сдамся? Знал я этот прием. Давно ли сам из таких?

Ежедневные, по ночам больше, обходы границы, сон и харч вместе с красноармейцами, строгая проверка состояния белья, одежды, обуви, причесок, организация регулярного мытья в бане — все это вскоре сблизило нас, хотя не исключались и недоразумения.

Как-то, по совету сотрудников погранпункта, я запретил движение на границу через поселок, начал выставлять наблюдателей, «слухачей», секреты, часовых там, где их нельзя было обнаружить с той стороны границы, разрешил движение по дозорной тропе только для проверки следа.

— Почему же мы, товарищ командир, нынче на правый фланг ходим почти что через левый? Это ж сколько солдатским ногам лишку махать!

— Не через левый фланг, а лесом и кустарниками в тыл, чтобы жители поселка не заметили, а уж после поворачивайте на правый участок. Разве так сложно?

— Выходит, мы и своим гражданам доверять не можем. Чудно!..

Да, без веры в народ и жить бы не стоило, но, веря в народ и в интересы народа, мы банки и сберкассы на замок закрываем, не показываем образцов ключей и мест их хранения. Веря в народ, мы и границу охраняем, но никому не говорим, как это делается; даже в случае, когда у населения помощи просим, стараемся ограничить знания каждого пределами, необходимыми только ему. Читал где-то: «Солдат должен знать свой маневр». Хорошо бы и тут — свой маневр, но не больше!

На границе сложились особые обстоятельства, и она — не замкнутый самодовлеющий микромир, а частица государства, острейшим образом реагирующая на его требования и нужды. На нашем участке половина маленького села из двух десятков домов отошла соседнему государству, и жители той половины, что за разрушенным мостом, превратились в подданных чужой страны. Но ведь еще совсем недавно люди жили единой семьей, ежедневно встречались, на одной земле трудились, вместе радовались рождению ребенка и провожали на погост усопших. Общая была радость, общее и горе. А тут — граница! Не подходи к ней, даже не узнать, не захворал ли земляк, и записку не передать.