Мои пятнадцать редакторов
Шрифт:
– Не уходит. Говорит, пока материал не допишет, нипочем из редакции не уйдёт. Прямо и не знаю, что с ним делать.
– Сейчас я ему такой материал покажу! – пообещал Галузин, выскакивая за дверь. Худой последовал следом.
Материал редактор показывал долго, минут десять. Через стенку прорывались голоса: "А вот нечего здесь бордель устраивать!" "Так ведь знамя вручали, переходящее. Грех за него не выпить!" "А вы здесь причем? Знамя же не вам вручали?" "Да какая разница? Главное, вручили…" "А я говорю, домой, домой иди!"
В конце концов, таинственный Турков домой все-таки ушел, и голоса за стеной разом стихли.
– И ведь журналист неплохой,
– Со строчками? Только по праздникам, – успокоил я редактора. – Новый год, 1 мая, 7 ноября…
– Да вы, как я погляжу, с юмором, – усмехнулся Галузин. – Наверное, фельетоны пишете?
– А что? Есть интересная тема? – нагло спросил я, хотя до этого не написал ни одного фельетона.
– Там посмотрим, – уклончиво отвечал редактор. – Ладно, не буду вас задерживать с дороги. Идите, отдыхайте. А вот и ключ от обещанной квартиры… Только деньги там не лежат, – торопливо добавил он, заметив невольную улыбку на моем лице. – Деньги еще заработать надо…
Журналист П. Турков был из местных. Лет пятидесяти двух или трех. В свое время работал в колхозе, потом вступил в партию и подался в районную печать. Возглавлял в газете отдел сельского хозяйства, раза два в неделю ездил в командировки и обожал вино "Яблочное" по рубль тридцать две бутылка. Не мадера, понятно, зато дешево и сердито. Пьянел Турков быстро, писал еще быстрей. А захмелев как следует, принимался строчить вообще с невероятной скоростью.
– Одно плохо: граматёшки у меня маловато, – честно признавался Турков. – Зато опыта много. Могу один всю газету сделать. Спорим?
С Турковым не спорили: ясно, что сделает, было бы "Яблочного" в достатке.
– Да сделать можно все что угодно, Петр Иванович, – иногда не выдерживал я на редакционных планерках. – Но ведь надо же грамотно мысли излагать, – и на правах дежурного обозревателя (в те времена в газетах еще практиковалось обсуждение на планерках журналистских материалов) раскрывал свежий номер "Ленинского слова". – Вот, послушайте, что вы пишите: "Прошедший накануне дождь весь вчерашний день поливал раскисшую пашню". Это же стилистически неверно. Если дождь уже прошел, как он мог поливать? Опять же, пашню возьмем: она же только после дождя раскиснет, но никак не перед дождем! Или дождей было несколько, а вы лишь о самом последнем написали?
Журналисты на критику реагируют болезненно, тем более в районной печати. Турков заводился буквально с пол-оборота:
– Ты сначала лет десять в газете поработай, а потом других учи! – сатанел Петр Иванович буквально на глазах. – Дожди, видишь ли, ему не нравятся… пашня не вовремя раскисла… Смотри, ты, какой умный выискался!
Я был молод, наивен и мне казалось, что научить человека хорошо писать так же просто, как обучить ребенка счету: раз, два… Достаточно лишь регулярно указывать на ошибки. Увы! Ничего, кроме взаимной неприязни, из этого не получилось. Да и не могло получиться в принципе. Когда человеку под пятьдесят, "граматёшке" его не выучишь, а отношения, точно, осложнишь. Хотя и молчать на планерках, наверное, тоже не выход.
– А по-моему, неплохой получился материал, содержательный, – бросалась начальству на выручку Раиса Михайлова, корреспондент сельхозотдела. – Лично мне материал понравился.
– Да и мне тоже, – солидно изрекал журналист Першков – тот самый, с солдатским лицом, которого я мельком видел у редактора в день приезда. – Все на месте: цифры, факты, фамилии. И никакого словоблудья. Хорошая получилась корреспонденция! Между прочим, в райкоме ее похвалили.
– Вот видишь, Сергей? Похвалили. А ты критикуешь, – подводил черту Галузин. – Может, и есть в материале какие-то огрехи, не спорю, но разве это важно? Главное, от души написано, – и добавлял, с заметной фальшивинкой в голосе: – Умеют же люди писать! Завидно даже…
В любой газете найдется журналист, которого за глаза называют "рабочей лошадкой". Обычно пишет он не слишком грамотно, зато часто и много. В "Ленинском слове" такой "лошадкой" был Петр Иванович Турков. Не поднявшийся выше "районки", он с трудом прятал зависть к своим, более удачливым, коллегам, иногда приезжавшим в Поярково из "Амурской правды".
– Да разве областные журналисты что-нибудь дельное про сельское хозяйство напишут? Они же не знают, с какой стороны косилку к трактору цеплять, – ехидничал Турков над газетным материалом очередного заезжего корреспондента.- Вот и этот, туда же, – шуршал он газетной страницей. – Небось, от райкома до силосной ямы на "Волге" разок прокатили – и все, готов материал, как с куста. А тут целыми днями по хозяйствам мотаешься, пашешь, как проклятый, и все мало. Только и слышишь: давай!.. давай!..
Писать приходилось много, особенно в посевную и уборочную, когда газета переходили на ежедневный выпуск. Да и в командировки ездили довольно часто. Бывало, утром отправишься в хозяйство, к обеду вернешься в редакцию, а к вечеру, часов в пять, репортаж уже верстают в номер. А завтра, глядишь, опять все сначала. Материалы шли с колес, некогда было даже ошибки выправить, не то чтобы над текстом поработать. Зато какая оперативность! Утром – в газете, вечером – в куплете. Или даже наоборот. А впрочем, какая разница?..
Не знаю, как другие, а мне разъездной характер работы нравился. Бывало, приедешь в хозяйство, а секретарь парткома уже землю копытом роет, так уж ему не терпится много чего хорошего о трудовом коллективе рассказать. Такому даже наводящих вопросов не надо задавать – сам знает, о чем говорить, прямо как из журнала "Партийная жизнь" шпарит.
В те годы никаких диктофонов у журналистов и в помине не было, работать приходилось с блокнотом. Между прочим, прекрасная школа для тренировки памяти. Если не владеешь стенографией, много ли успеешь с голоса записать? Только самое главное: цифры, фамилии. Все остальное приходилось запоминать, чем крепче, тем лучше. Считалось нормой привезти из командировки три-четыре материала. Объем, конечно, большой, особенно с непривычки, поначалу я многое забывал. Зато потом горя не знал: бывало, съездишь в хозяйство, а потом сидишь и все, что запомнил, неделю отписываешь.
Впрочем, не в этом счастье. Для меня главным было другое: из поездок по деревням я привозил домой книги. С печатным словом в стране тогда было худо, классиков и современников сметали с прилавка, как пирожки. А в сельской "глубинке" образца семидесятых нет-нет, да какую-нибудь хорошую книгу в магазине сельпо и высмотришь. Однажды, помню, попались мне "Сто лет одиночества" невероятно модного в те годы Габриэля Гарсиа Маркеса. В Благовещенске за такой книгой пришлось бы всю ночь в очереди стоять, а на центральной усадьбе колхоза "Путь Ильича", когда я в смешанном магазинчике Маркеса брал, на меня как на чудака смотрели.