Мои Великие старухи
Шрифт:
– Нонна Викторовна, за окном ночь, кругом все веселятся, можно задать неожиданный вопрос? Скажите, вас волнуют нынче мужчины?
– Пока еще в моем организме запрета не наступило. И я волнение ощущаю. Только, знаешь, все должно быть не торопясь. Сначала ду-хов-ное, потом – поступок какой-то, фразочка заманчивая, и кстати, в точку. А ты уже задумываешься, и начинает в тебе просыпаться чувство. И вот я вывела такое правило, что у женщины всегда есть желание влюбляться. Почему, не знаю, но так думаю.
– Было ли так в жизни?
– Было. На съемках «Мамы». С одним мужчиной у нас шла как бы игра. Фразы, знаешь ли, подковырки. Мы понимали, конечно, что с разных полюсов, и вот как-то выпили после съемки, и я сказала ему только одну фразу: «Не затевай…»
– Почему?
– Так решила. Это действительно было бы смешно, и я отрезала: «Не затевай…» А утром вижу, он грустный, подошел и говорит: «Вы правы…» Хоть я и отрезала (куда это годится – на тридцатку моложе меня), но потом все равно хотела, чтобы он рядом сидел.
– Да, печальная история… Только мне кажется, вы не правы. Знаете расхожую истину: женщине столько лет, на сколько она выглядит.
– Ну, выгляжу, а паспорт?
– При чем здесь паспорт?! Разве чувства, любовь по паспорту сверяются?!
– Нет, нет, самолюбие выше.
– У Эдит Пиаф, как известно, муж был моложе ее как раз на эти самые тридцать лет.
– Но она была гениальна, зачем сравнивать?!
– Вы тоже гениальная – и актриса, и женщина… Ну да ладно. О первом-то своем любимом муже вспоминаете? Он тоже здесь…
– Штирлиц-то? Конечно, вспоминаю. Отношения с ним нормальные. Столько лет прошло, но любопытство к нему осталось. Долго не видишь и любопытствуешь. Ведь человека-то знаешь всего, вплоть до подагры…
– Жалости нет, что постарел?
– Нет, я сама его возраста, какая тут жалость. Наоборот, знаю, что он счастлив. И радуюсь за него. Такая у него награда от Бога – его дочка. Золотая! Они такие друзья. Сумасшедшие друзья. Я даже боюсь, что она заиграется и замуж не выйдет, настолько папу своего любит.
1999
Глава 32. Анастасия Цветаева: о религии, об искусстве, о сестре
«Когда человек молится, он начинает чувствовать свое бессмертие».
С Анастасией Ивановной Цветаевой я беседовал в Переделкине под Москвой в 1987 году. Несмотря на свой преклонный возраст (Анастасии Ивановне уже перевалило за девяносто), она была бодра, активна, памятлива. Ее размышления, суждения о своей судьбе, об искусстве, о религии, о прошлом и будущем изумляли свежестью, незашоренностью, здравостью и тактом. Анастасия Ивановна чуралась лишних встреч, интервью давала неохотно, я бы сказал, капризно. Бросила камешек и в мой огород, дескать, тратится драгоценное время, а во имя чего?
Провидчески мудрая, она оказалась права: за волнами перестроечной суеты я так и не успел опубликовать интервью. Прожила Анастасия Ивановна на этой земле почти век. Посылаю ей в Вечность мой земной поклон.
О сожженной книге
– Одно время я гостила у Максима Горького в Италии, и тайно от него решила написать о нем книгу. Каждую ночь записывала в тетрадь все, что видела днем. Горький вставал в семь утра, до часу дня работал, с часу бывал с нами, со своими гостями, иногда мы сидели до двенадцати ночи. Я вносила в тетрадь каждую его интонацию, каждое слово, тему разговора, вопросы, к нему обращенные, поведение гостей, их приезды, отъезды, обеды, чаепития, впечатления, суждения, происшествия – в общем, живую картину каждого дня. Получилась документальная книга, похожей на которую, уверена я, нет ни о ком.
В 1937 году, когда меня арестовали, книга пропала. Через 22 года, после тюрем, лагерей и ссылок, я, вернувшись в Москву, пошла в КГБ и попросила вернуть мне мои записи. «Из всего вами отнятого, – сказала я, – больше всего я хотела бы эту книгу о Горьком». А они мне ответили: «Мы все сожгли, мы много бумаг сожгли. Сожгли и вашу книгу о Горьком. А вы, как нам кажется, разум-то не потеряли, сядьте и напишите эту книгу заново». И выдали мне бумажку, что, дескать, эти 22 года ничего не значат, что никаких преступлений в моих поступках не было, что я могу дальше радоваться жизни.
Вот и все, что могу сегодня сказать о моей документальной книге о Горьком.
Впрочем, неотвязна в моей памяти песенка, которую, как говорят, он напевал своим внучкам Марфиньке и Дашеньке восьми и шести лет:
Диги-диги-дигли,Диги-диги-талис,Вот мы и достигли,Вот и долетались.Мудрое стихотворение. Обращено оно не в виде упрека кому-то, а в виде укора себе. Вспоминал, наверное, своего буревестника…
О Валентине Распутине и Евангелии
– Давно уже я ничего не читала, глаза не позволяют. Из современных писателей я признаю только одного Распутина. Может быть, потому, что его только и читала, запоем, когда могла еще, несколько лет назад. Он мне очень нравится.
Но когда я услышала, что он вместе с Астафьевым, которого я не читала, занялись чем-то вроде юдофобства, я от него отвернулась. Внутренне отвернулась. Хотя мы переписывались, и он бывал у меня в Москве. Как же так: верующий, читающий Евангелие человек, в котором на каждой странице говорится об избранном народе и черным по белому сказано, что дева Мария для вынашивания и рождения божественного ребенка была избрана из народа еврейского. Как же можно «свои мысли» иметь на эту тему? Спорить с Евангелием? Тогда вы не считайте себя верующим человеком. Евангелие нам дано, чтобы мы принимали его без критики. Говорить, что одно хорошо, а другое плохо – значит не верить ни в Христа, ни в Евангелие.
Если вы можете подтвердить, что он выступает против евреев, что он антисемит, тогда я очень огорчусь. Потому что Распутин – прекрасный писатель.
О времени
– Вы спрашиваете, чем я сейчас больше живу: прошлым или настоящим… По-моему, будущим. Это же интересней, чем то, как мы тут живем. Нас сюда бросили, как щенка, за шиворот. Щенок плавает, учится. Так и мы. Но очень важно, как мы проживем это время, важно по сочетанию с будущим, для будущего. А прошлое что же? Прошлого… его нет. Конечно, интересны хорошие книги из прошлого и хорошие люди из прошлого, память о них. Все это приятно. Но сделать мы уже ничего не можем. Разве что Борису (Борис Пастернак. – Ф. М.), нашему с Евгенией Филипповной (Е. Ф. Кунина, литератор, подруга А. И. Цветаевой, знавшая Б. Пастернака. – Ф. М.) другу, открыть музей в Переделкине. Он ему не нужен, он нужен другим, ему он абсолютно не нужен. Так же, как моей сестре Марине совершенно не нужен музей в мемориальной квартире (имеется в виду готовившийся тогда к открытию первый музей М. И. Цветаевой в Москве, на ул. Писемского. – Ф. М.), потому что Марина там уже не живет. Но для людей это воспитательно, это нужно, поэтому мы, конечно, будем отстаивать эти музеи. А настоящее… это что? Это стык между прошлым и будущим… Встреча прошлого и будущего – это и есть настоящее, оно существует эфемерно. Как во сне… Один только миг…