Мои Великие старухи
Шрифт:
– Скажите, почему у вас такое странное имя? Я не нашел его в святцах.
– Да, мое имя единственное в своем роде. Это имя дал мне отец, учившийся в Научном автомобильном и автомоторном институте. Он считал, что новое время приносит новые имена. Аббревиатура названия этого института и составила имя – НАМИ. Кстати, мой сын Стас избрал себе псевдоним, производный от моего имени.
«Алексей Микоян был большой гулена…»
– Как вы познакомились с сыном Микояна?
– Знакомство с Алексеем было очень естественным: Анастас Иванович во время выборов в Верховный Совет СССР в 1946 году был депутатом от Армении и приезжал в республику выступать перед избирателями. В те времена, а точнее, до правления Хрущева, высокие гости из Москвы останавливались не на каких-то особых гостевых дачах, а жили в квартирах руководителей республик. В Ереване у нас был государственный полутораэтажный дом, который стоял на холме и казался двухэтажным. В этом пятикомнатном строении одна из комнат называлась «гостевая». В ней-то и останавливались Анастас Иванович и другие крупные деятели из Москвы, скажем, тот же Косыгин. Обедали мы вместе, вот и выходило, что те несколько дней, которые гости проводили в Ереване, они жили в нашей семье. Именно так я познакомилась с Анастасом Ивановичем. А когда мы в свою очередь приезжали в Москву, то Микоян приглашал нас к себе на дачу. Так я познакомилась с его сыном Алексеем.
– Вы мне показывали ваш фотоархив, и я понимаю, что Алексей Анастасович не мог не обратить внимания на такую красивую девушку…
– Алеша был очень большой гулена, ему все нравились. И, возможно, родители подсказали сыну быть настойчивым в ухаживании за мной. По правде говоря, он был незаурядным человеком, добрым, хорошим, смелым, ответственным в работе, но, к сожалению, безответственным в семье.
– Но все же ваша жизнь с ним была интересной?
– Безусловно, грех жаловаться. Хотя наша жизнь проходила в разных военных гарнизонах, мне она не казалась скучной. Прожили мы вместе пятнадцать лет… У нас чудные дети – Стас и Нина.
– Вы жили в знаменитом Доме на набережной, воспетом писателем Юрием Трифоновым…
– Я попала в этот дом в 1965 году, когда Анастас Иванович был уже на пенсии. К тому времени Алеша ушел к другой женщине.
«Перед самоубийством папа мне сказал: „верь в партию…“»
– Как вы отнеслись к тому, что поселились в доме, о котором по Москве ходили страшные слухи?
– Отвечу так. Для меня в этом не было, к сожалению, ничего необычного, так как подобное я пережила в другом доме, еще в Тбилиси, где застрелился мой отец, занимавший должность заместителя председателя Совнаркома Грузии. Помню, что перед этой трагедией отец сделался молчаливым, замкнутым. Время романтического задора, дружеских встреч и общения прошло. Существовали только приказы сверху. Однажды отец не выходил из своей комнаты целые сутки. Он что-то писал в кабинете. Мы с мамой и годовалой сестренкой Ниной находились в спальне. Помню, как в ночь на 30 октября 1937 года отец позвал меня, мы сели на тахту, в его комнате на столе лежали бумаги и ружье. Он поцеловал меня и сказал: «Что бы ни случилось, верь в партию». Ночью я проснулась от оглушительного странного звука. Это был выстрел. Папа вышел на веранду, взял зеркало, чтобы не промахнуться, и выстрелил в себя. Пришли какие-то люди, они унесли его, он был еще жив. Я и сейчас слышу его голос: «Кися, прости, прости…» Это – маме. Утром в дверь постучали. Я открыла. На пороге стоял сотрудник НКВД. Он сказал: «Девочка, пойди и скажи маме, что твой папа умер». Я это никогда не забуду. Маме тогда было 25 лет. Вот почему, когда мы въехали в Дом на набережной, слухи об исчезновении жильцов не вызывали у меня никаких эмоций. Люди того сурового времени ко всему относились мужественно, сдержанно. Происходившее никогда не обсуждалось. Я долго думала об этом и поняла, как можно выжить: надо было верить в добро, жить с надеждой, с любовью. Много позже я встретилась в Лондоне с митрополитом Антонием Сурожским, которого очень почитаю и с которым поделилась печалью о недостаточной своей вере. Он мне тогда ответил: «Не ищите Бога в небе, не тянитесь туда, это все здесь, рядом с нами». И я окончательно поняла: истина в том, чтобы любить рядом живущих – родителей, детей, близких…
– Ваш подход к жизни мне кажется философским… И все-таки, что в ней было для вас самым тяжелым?
– Серьезной драмой считаю уход из семьи мужа Алексея. Это событие стало болью на всю жизнь. У него были и раньше романы, но я всегда знала, что он вернется. На этот же раз оказалось все серьезно: в другой семье появились дети. Тяжелым был для меня и период, когда Хрущев несправедливо снял с работы моего дядю. В то время я, как могла, духовно помогала ему. Григорий Арутинов в 30-е годы занимал пост первого секретаря компартии Армении. Его столетие было в 2000 году достойно отмечено Академией наук Армении. В память о дяде я издала в Ереване книги, посвященные его жизни и деятельности. В книге воспоминаний собраны свидетельства о его жизненном пути, поведанные Мартиросом Сарьяном, Мариэттой Шагинян, Арамом Хачатуряном, физиком Виктором Амбарцумяном.
– Вам можно позавидовать, вы общались со многими крупнейшими деятелями политики, культуры и науки XX века. Ваше положение, ваше консерваторское образование и, наверное, искреннее отношение к людям талантливым, неординарным позволили вам дружить с Родионом Щедриным, Арно Бабаджаняном, Святославом Рихтером, Дмитрием Шостаковичем, Мстиславом Ростроповичем, Арамом Хачатуряном, Екатериной Фурцевой…
– О жизни и работе министра культуры Фурцевой я, конечно же, немало знаю. Хотя бы по той причине, что мой второй муж Василий Феодосьевич Кухарский был ее заместителем. Конечно же, Екатерина Алексеевна Фурцева – женщина неординарная, талантливая, умная. Воспитанная в простой семье, она добилась высоких государственных постов. «Командовать» культурой она стала как бы случайно, ее просто назначили. Удивительно и то, что она быстро поняла, что к столь высокой должности, как министр культуры, надо отнестись, как к делу всей своей жизни, и по мере сил старалась быть ближе к деятелям культуры, к их творчеству. Да, конечно, ее помыслы совпадали с партийными инструкциями, в ее действиях не присутствовало «инакомыслие», ею двигало только искреннее желание вывести культуру России на мировой уровень. Именно об этом говорят ее контакты с Пабло Пикассо, Фернаном и Надей Леже, с театром La Scala, великими итальянскими режиссерами 60—70-х годов. Она старалась вывести на мировые сцены своих любимых певцов Галину Вишневскую и Муслима Магомаева. И бесконечно много Екатерина Алексеевна сделала для «диссидентствующего» театра «Современник» Олега Ефремова, для Майи Плисецкой.
«Берия для меня и сегодня фигура неясная…»
– О вашем общении с Берией ходят легенды. Сегодня вы одна из немногих, кто знал этого человека еще в 30-х годах. Столько сейчас о нем понаписано всякого разного! Каким же он был, по-вашему, на самом деле?
– Берия и для меня неясная фигура хотя бы потому, что я видела его и общалась с ним еще девочкой шести-восьми лет. Что сказать? Лаврентий Павлович видится мне личностью незаурядной. Мои родители, которые были в кругу его друзей, говорили о нем доброжелательно. Хотя я была ребенком, я понимала это. Лето, как правило, мы проводили вместе, и я часто бывала в доме семьи Берии. Я чувствовала, что по своей манере общаться с людьми он был лидером, ведущим. Он обладал хорошим вкусом, дача в Гаграх сооружалась по его плану. О его расположении к детям говорит, на мой взгляд, тот факт, что он прекрасно воспитал своего сына Серго, который знал несколько иностранных языков, стал видным ученым, не сломался. Я дружила с ним до последних его дней.
Конечно, Феликс, я понимаю, что моя оценка «из детства» может вас шокировать. Если честно, мне и самой трудно понять Берию, человека, которого называют и монстром, и убийцей. Этим эпитетам есть оправдание, ведь почти все, кто считал себя его друзьями, были арестованы в один-два месяца. Мой отец нашел в себе мужество покончить с собой, но абсолютное большинство близких к Берии людей были уничтожены или погибли в лагерях. Я не могу всего этого понять. Однажды в Тбилиси, уже после гибели отца, мне было тогда восемь лет, я шла по улице на урок ритмики. Жарко светило солнце, и я была в одних трусиках. Вдруг вижу, навстречу мне едет шикарный роллс-ройс, в котором поблескивает пенсне Берии. Он увидел меня, выглянул из машины и спросил, почему я в одних трусиках, мама не может мне платье купить? И добавил: «Пусть мама зайдет». Это было вскоре после самоубийства отца, и наша семья тогда на самом деле пребывала в тяжелейшем положении. Зачем он это сказал и хотел ли, правда, помочь маме, я не знаю. Но зато спустя много лет, в 1951 году, я, гуляя в Кремле с коляской, в которой спал годовалый Стас, увидела его, идущего навстречу, и хотела бросить ему в лицо гневные слова за все, что случилось с моей семьей. До встречи оставалось метров десять, я подумала: «Наконец-то». Если бы был револьвер, я бы выстрелила. Вдруг шагов за пять до меня он резко повернулся и пошел обратно.
«Мой сын подарил Фиделю русский снег…»
– Давайте вспомним о других временах и именах. Ведь вы принимали в доме Микояна Фиделя Кастро.
– Да, это так. Известно, что Анастас Иванович сблизился с вождем кубинского народа во время визита на Кубу в 1961 году. И когда Фидель прилетел в Советский Союз с ответным визитом, в его программе была запланирована частная, домашняя, встреча с Микояном. Анастас Иванович позвал всех нас, всю семью. Он вывел детей и внуков к Фиделю, который был в приподнятом, радостном настроении и сразу же ласково потрепал всех по щечкам. Мне как матери было приятно, что этот мужественный человек, известный уже тогда на всех континентах, нежно пообщался и с моими детьми. Неожиданно для всех приключился такой эпизод. После общения с Фиделем Стасик вдруг куда-то исчез. Появился он минут через пятнадцать-двадцать с подносом настоящего снега. Был теплый апрель, и снег в Москве в ту весну уже весь растаял. Как потом выяснилось, Стас собрал остатки снега в каких-то ложбинах на Воробьевых Горах (там в правительственном особняке происходила эта знаменательная встреча). Кастро был в восхищении. Оказалось, что до этого он не держал в руках снега и мечтал увидеть его в России. Кстати, позже он прислал нам самолетом огромную коробку мороженого.