Мои воспоминания о Фракии
Шрифт:
Боже мой! как это все сложно! когда же мне изучать ступинские архивы?.. Старые дела не кончены; а новые дела, тяжбы и события вырастают и родятся со всех сторон. Жизнь не хочет знать, что я еще не успел изучить страну, людей, обычаи, законы…
Подданных русских здесь не мало; все они торгуют, продают, покупают, дают взаймы и занимают… Манолаки живмя живет в тиджарете!.. Полимен, Кеворк, Киркор, Новаков, Боеджиа, Москбв-Саломон… Этот благородный Вольницер… Их много! у Полимена пропал буйвол; Новаков ссорится с тещей; рубит какую-то дверь топором, а сам жалуется на «иго фанариотов».
Всех их надо удовлетворить, урезонить, рассудить, утешить, наказать…
А между тем жалобы на турок слышатся по обыкновению со всех сторон: болгарские крестьяне должны много
Пропаганда католическая не дремлет; она кипит в селах около Малко-Тырнова. В городе польские священники, выписанные нарочно по совету француза-консула, отпустили себе бороды, надели черные рясы и прямые клобуки русских монахов и служат, как слышно, очень правильно православную литургию в болгарском предместье Киречь-Ханё… Известий скорых нет из деревень; дожди проливные, ужасные, нет сообщений. Франция, австрийцы… Я один на всю Фракию!..
Сама природа вызывает меня на борьбу! Река Марица выступает из берегов. Все низменные кварталы Адрианополя затоплены. Греческий Ильдьгрим, болгарский Киречь-Хане… Вода все растет и растет… Со всех сторон слышны ружейные и пистолетные выстрелы, извещающие население об опасности-Бедные жители предместий спасаются в верхние этажи, на чердаки своих жилищ. Вода обступает их. Мороз. Люди остаются без хлеба, без свеч, без угля для мангалов. Богатые христиане кое-что послали; но паша, митрополит, французский консул Гиз, греческий Менардо, австрийский жид с саблей – все бездействуют… Блонта нет; брат его Джорджаки, за него управляющий делами Британии, дитя; он служит у меня же по распоряжению Золотарева номинальным писцом за четыре лиры и только скачет очень красиво верхом…
Распорядиться… Беру расходы на свой страх!..
Едут лодки; едут и другие с другой стороны. С одной стороны распоряжаются какие-то черные монахи; с другой начальствует высокий турок в пунцовой одежде.
В лодках везут хлеб, везут и уголь, и сальные свечи.
Не велено делать различия племени и веры, а велено смотреть на нужду…
– Кто же послал лодки? Кто это помогает нам в несчастии? – говорит народ.
– Польские иезуиты и русское консульство! Католическая проповедь и православный отпор!
Всё остальное самое влиятельное в городе опомнилось поздно.
Все это, положим, очень трудно и приятно; мучительно и весело… Это не просто служба, это какой-то восхитительный водоворот добра и лжи, поэзии и сухости, строгого формализма и свободной находчивости, тончайшей интриги и офицерской лихости, европейской вежливости и татарского размаха, водоворот, за ловкое вращение в котором, дают кресты и шлют благодарности…
Все на этой службе мне ужасно нравится…
Еще раз спрашиваю, когда же мне было по источникам изучать состояние страны при Ступине и вникать в его донесения?
Однако помню я что-то читал и из ступинских архивов; но что именно, теперь не могу сказать…
Общее же впечатление у меня осталось такого рода, что в стране и при нем были те же политические элементы, какие были и при мне; все та же «почва», те же турки и христиане, те же злоупотребления и жалобы, те же греки и болгары, те же православные и католики… Все это точно так же перекрещивалось и путалось одно с другим; так же взаимно парализовалось одно другим… такая же сложная и вместе с тем какая-то нерешительная почва; ни чисто болгарская, как в Рущуке или Тырнове; ни чисто греческая, как в Крите или Янине, где наши русские задачи были так ясны и просты. Многое при Ступине (тотчас после Крымской войны и до 60–61 года) не выяснилось, не разрослось; болгарское движение против патриархии было еще слабо; многие болгары сами еще не знали, чего им ждать, чего желать.
Желания их были или очень скромны, или, напротив того, слишком грандиозны и мечтательны. Большинство греков в Адрианополе было тогда русской партии, как я уже сказал. С французами было у нас именно во времена Ступина дружеское соглашение, расстроившееся во время польского мятежа. Но настоящего французского консула не было в его время, был, вероятно, какой-нибудь «consul honoraire» [8] из местных католиков.
Пропаганда была во времена Ступина несравненно слабее, чем стала позднее при нас с Золотаревым. Турки были все те же турки: только они были попроще во времена Ступина; в 1866 и 1867 годах начали в Турции учреждать вилаеты, учреждения стали поопределеннее и посложнее; с каждым годом прибывало то там, то сям по нескольку более прежнего образованных пашей… Именно при Ступине, под самый конец его службы во Фракии, один за другим были назначены в Адрианополь действительные консулы: эллинский (г. Доско), французский (г. Тиссо); позднее английский вице-консул, знаменитый теперь своею враждой к России и славянам Блонт, и австрийский вице-консул, энергический оригинал Камерлохер. Справиться мне теперь из глубины Калужской губернии невозможно, но мне кажется, однако, что Блонт и Камерлохер самого
8
почетный консул (фр.)
Ступина уже не застали; изо всех ступинских донесений я помню только одно его замечание. Оно осталось у меня в памяти именно потому, что было неверно.
Дело шло об иноверных западных пропагандах во Фракии. Рассказав обо всех возможных не духовных средствах, к которым прибегала уже и в то время католическая пропаганда в среде болгар, недовольных греческим церковным начальством своим, Ступин переходит к характеристике миссионеров протестантских, хвалит их добросовестность, их хорошие нравственные качества и сравнительную прямоту их приемов, и в заключение прибавляет нечто в этом роде: «но отсутствие пышности и благолепия в протестантском богослужении всегда будет не привлекательно для пылкого воображения южного человека»…
Это неверно. Пылкого воображения ни у болгар, ни у сербов нынешних, ни даже у новогреков вовсе незаметно. Напротив того, наблюдательного русского прежде всего поражает на христианском Востоке слабость фантазии и замечательная трезвость ума, до сухости доведенная. На это есть исторические причины; главное занятие христиан под властью турок целые века была торговля и торговля. Понятно, что это для развития фантазии не особенно благоприятно. И если болгары не поддавались на проповедь протестантских миссионеров, то это потому именно, что на всем христианском Востоке вовсе нет того искреннего религиозного брожения умов, того искания, той боли сердца по Богу, которое всегда было и есть у нас в России… Там все, или почти все, или неподвижные консерваторы, или скептики по европейским образцам, посещающие храм православный по национальному чувству или из политических целей. Этого рода сухая трезвость умов имеет, конечно, и хорошие и худые стороны, но об этом нельзя говорить слегка… И потому я это здесь оставлю и вернусь к этому вопросу позднее.
Я хотел только сказать, между прочим, что донесения Ступина особенно поучительны быть для меня не могли и в памяти не остались. Он писал не очень хорошо, невыразительно; и учиться этому надо было не у него, а у г. Шишкина. Г. Шишкин, его преемник, писал превосходно и по-русски, и по-французски. Это был истинно образованный политический редактор. Он этим справедливо славился. Ясно, кратко, верно, дельно и изящно.
Что касается фактов собственно, то разумеется факты в донесении Ступина были. К несчастью, чего не помню, того не помню.