Мои воспоминания. Брусиловский прорыв
Шрифт:
Мои три корпуса заняли приблизительно фронт от дер. Поповище до г. Старого Места; это было в последних числах сентября. Так как 3-я армия входила в состав порученной мне группы, то ген. Радко-Дмитриев донес мне, что он считает рискованным оставаться на левом берегу Сана, имея эту реку в своем тылу при недостаточном количестве переправ, и спрашивал моего согласия на отвод армии на правый берег Сана.
Должен сознаться, что такое предположение ген. Радко-Дмитриева мне нисколько не улыбалось по той простой причине, что отведенная за реку 3-я армия при сильном осеннем разливе, несомненно, находилась бы вне каких-либо покушений противника, но и сама она не могла бы ничего против него предпринять. Нетрудно было догадаться, что,
Мне, однако, трудно было не согласиться с ген. Радко-Дмитриевым на отход его армии за Сан потому, что в случае какой-либо крупной неудачи у него он стал бы, несомненно, ссылаться на то, что из-за эгоистических личных видов я подверг его опасности поражения. Мне, заинтересованному в этом деле лицу, по военной этике, было невозможно достаточно сильно бороться с его желанием. Я надеялся, что главнокомандующий рассудит нас и решит на пользу общего дела.
К сожалению, в своих предположениях я ошибся, и Радко-Дмитриеву было разрешено, в сущности говоря, бросить мою армию на произвол судьбы. В таком тяжелом положении мне оставалось лишь одно: вытребовать из 3-й армии 7-й армейский корпус и впоследствии еще одну пехотную дивизию, дабы хоть сколько-нибудь уравновесить мои силы с силами противника.
Как бы то ни было, я успел построить фронт армии ко времени подхода австро-венгерцев и, по своему обыкновению, при их приближении перешел в наступление для нанесения короткого удара, дабы спутать их карты. Это мне и на сей раз удалось. Дело в том, что дороги южнее Перемышля малочисленны, местность гористая, и глубокие колонны австро-венгерцев, не имея возможности своевременно развертываться, должны были принимать бой при невыгодных для них условиях своими головными частями.
Из подслушанных телефонных разговоров, приказаний и донесений явствовало, что в первых числах октября австрийцы считали себя в чрезвычайно тяжелом положении, даже критическом; их начальство подбадривало их, сообщая, что севернее Перемышля русские отошли за Сан и что австро-венгерские войска в ближайшем будущем получат богатое подкрепление.
Тут, впервые с начала этой кампании, вверенной мне армии пришлось около месяца вести позиционную войну при крайне невыгодных для нее условиях. Правый фланг армии чуть не упирался в неприятельскую крепость, 11-я армия из второочередных дивизий и бригад ополчения была малоустойчивая, приходилось ее постоянно поддерживать, а противник все более и более на нас нападал с фронта, постоянно увеличивая свои силы.
Одновременно с этим начало обнаруживаться наступление значительных сил против моего левого фланга с Карпат, которое охватывало 24-й корпус; кроме того, также относительно значительные силы стали наступать от Сколе и Болехова на Стрый – Миколаев прямым направлением на Львов нам в тыл.
На мои настоятельные требования прислать мне подкрепления ввиду многочисленности врага и крайне тяжелой стратегической обстановки, главнокомандующий ограничился лишь тем, что распорядился начать эвакуацию Львова, и я был, можно сказать, брошен, как будто бы уничтожение моей армии, выход противника мне в тыл и захват им Львова не представляли одинаково важного интереса для всех нас.
Должен признать, что я и до настоящего времени не могу никак понять такое странное, ничем не объяснимое отношение к моей армии, которое могло иметь крайне тяжелые и печальные последствия не только для нее, но и для всего Юго-Западного фронта. Мне и до сего дня не удалось узнать, какие соображения в данном случае руководили как ген. Ивановым, так и бывшим тогда его начальником штаба ген. Алексеевым. В войсках моих ходили чрезвычайно тяжелые пересуды.
Это, конечно, сплетня, но характерная сплетня, и не следовало шутить с народным негодованием, давая повод к таким сплетням. Ведь масса солдатская прислушивалась к этим разговорам и добавляла от себя: «Конечно, генерал выкрутится, да только нашей кровью и костями». Бодрости духа, столь необходимой во время войны, это не прибавляло.
Итак, я был атакован с фронта почти двойными силами противника. Производился охват моего левого фланга войсками, спускавшимися с Карпат от Турки, и, наконец, направлением на Стрый – Миколаев – Львов выходили ко мне в тыл неприятельские силы, значительно превышавшие, во всяком случае, войска, которые должны были охранять его.
На моем фронте стоял я довольно крепко, но меня тревожил левый фланг 11-й армии, который обстреливался тяжелой артиллерией крепости Перемышля и был недостаточно устойчив. Кроме того, одна из второочередных дивизий, в одну не прекрасную ночь атакованная 11-м австрийским корпусом, бросила свои окопы, очистив их совершенно.
При расследовании нельзя было выяснить, кто в этом виноват: командир бригады докладывал, что получил категорическое приказание начальника дивизии, а начальник дивизии столь же категорически отказывался от отдачи такого распоряжения. Так или иначе, но благодаря этому обстоятельству неприятель хлынул большими силами в образовавшийся прорыв.
К счастью, австрийцы, врезавшись в наше расположение, перепутались в лесу, и это помешало им использовать достаточно быстро одержанный ими успех. Получив тотчас же телеграфное извещение о прорыве нашего фронта, я направил туда 9-ю и 10-ю кавалерийские дивизии, стоявшие у меня в резерве, которым приказал во что бы то ни стало локализировать этот прорыв и не дать австрийцам возможности проникнуть глубже в наше расположение.
Вместе с тем, мною было приказано командиру 12-го корпуса энергично атаковать австрийцев в занятом ими лесу и восстановить положение; кроме того, самовольно ушедшую из своих окопов дивизию приказал вернуть обратно. Эта второочередная дивизия имела мало офицеров, да и те оказались не на высоте своего положения. Тут пришла на помощь кавалерийская дивизия, которая выделила по собственной инициативе часть своих офицеров, добровольно вызвавшихся принять на себя командование ротами и батальонами той дивизии и водворить в них порядок.
Солдаты с радостью приняли своих новых командиров и охотно с усердием исправили свою ошибку, взяв обратно брошенные ими окопы. В общем же, для усиления этой части фронта пришлось двинуть мой последний резерв, находившийся в Мостиске, в распоряжение командира 12-го корпуса. Таким образом, хотя и с большим трудом, наш фронт был восстановлен, а прорвавшийся 2-й австрийский корпус был отброшен. Хотя под огнем тяжелой артиллерии Перемышля держаться на стыке двух армий было трудно, однако этот искус войска выдержали до конца сидения на этих позициях.
Еще труднее было положение на левом фланге армии, и туда уже раньше пришлось направить все резервы, находившиеся в моем распоряжении, передав их командиру 24-го корпуса ген. Цурикову, дабы парировать охват левого фланга армии.
Ген. Цуриков предложил собрать возможно большее количество войск, из числа данных ему, на его крайнем левом фланге на правом берегу Днестра и с этими войсками перейти в наступление, дабы отвратить охват этого фланга. Для этого требовалось не только отбросить противника и оставить заслон к югу против войск, наступающих с Турки, но и попытаться самому произвести охват правого фланга армии противника.