Мои воспоминания. Брусиловский прорыв
Шрифт:
Для пояснения дальнейшего мне необходимо упомянуть, что за крайне неудачные распоряжения главнокомандующего фронтом Иванова пострадал не он, а его начальник штаба ген. Драгомиров, который был отчислен в резерв. Новым начальником штаба фронта был назначен генерал Саввич [63] , служивший прежде в корпусе жандармов.
В скобках говоря, я никогда не понимал, почему за ошибки в распоряжениях или из-за неудачных действий страдает не сам начальник, под флагом которого отдавались или осуществлялись те или иные приказания, а соответствующий начальник штаба, который, по закону, лишь исполнитель велений и распоряжений своего принципала [64] .
63
Сергей
64
Принципал (лат. principalis – главный) – глава, хозяин.
Между тем распространенная в нашей армии подобная система как бы указывает, что начальник штаба должен играть роль какого-то дядьки, а сам глава – как бы лицо подставное, так сказать парадное. Мне всегда казалось, что начальнику штаба придавать такое чрезмерное значение не следует. Ответственное лицо должно быть только одно: сам начальник, а не его исполнительные органы, чины штаба, под каким бы наименованием они ни значились; если же начальник не соответствует своей должности, то не дядьку следует менять, а самого начальника смещать.
Как бы то ни было, но с назначением ген. Саввича начальником штаба фронта я стал получать все более и более неприятные телеграммы с разными указаниями и приказаниями, которые или давно были выполнены, или совершенно не отвечали обстановке. Правда, мое начальство любезностью меня никогда не баловало, и насколько Верховный главнокомандующий относился ко мне справедливо, настолько же главнокомандующий армиями фронта, т. е. мой непосредственный начальник, относился ко мне пристрастно и недоброжелательно, невзирая на то, что вверенная мне армия более, чем какая-либо другая армия его фронта, доставила ему честь, славу и высокие награды.
Говорили, что такое неприязненное ко мне отношение происходит по той, якобы, причине, что ген. Иванов видит во мне опасного заместителя; но я этому не придавал никакого значения.
Изложу столкновение, которое у меня вышло в начале пребывания моей армии на Буге. После ряда неприятных телеграмм я получил одну, длиннейшую, в которой излагался ряд обвинительных пунктов, ошибок, которые, по мнению моего начальства, были сделаны во время нанесения короткого удара войсками моего правого фланга. В телеграмме винили не меня, а все валили на моего начальника штаба, но выходило так, что я или пешка в руках своего штаба, или же (на это намекалось в вежливой форме) не соответствую моему назначению.
Эта телеграмма совпадала с другой, полученной мной от Верховного главнокомандующего, который благодарил меня за проведение отступления моей армии и просил лишь не терять присущей мне бодрости духа в дальнейших моих действиях. Совпадение этих телеграмм нельзя не признать удивительным ввиду диаметрально противоположной оценки результата моих действий.
Я уже ранее был чрезвычайно раздражен несправедливыми, по моему мнению, нападками ген. Иванова и считал, что нужно положить предел подобному ко мне отношению, от которого страдали как дело само по себе, так и мои непосредственные подчиненные. На этом основании я послал телеграмму великому князю Николаю Николаевичу, в которой, ссылаясь на последнюю полученную мною телеграмму ген. Иванова, доносил, что при подобных условиях службы я пользы приносить не могу, а потому прошу отчислить меня от командования армией.
Я
Если же я иногда и протестовал против них, то лишь тогда, когда по долгу службы и пользы нашему делу считал необходимым, ранее выполнения приказа, выяснить ту обстановку, в которой я находился и которая, по-видимому, была неизвестна в штабе фронта. Из последней фразы телеграммы я понял, что мое начальство на меня жаловалось, вероятно в ответ на запрос Верховного главнокомандующего.
Тогда я поехал в штаб фронта в г. Ровно, предварительно испросив на это разрешение. Иванов принял меня довольно любезно, мне даже казалось, что он был несколько смущен. Он сказал, что совершенно не понимает, чем я обижен, так как его критика касалась не меня, а моего штаба. Я ему ответил, что мой штаб находится под моим непосредственным начальством, сам по себе ничего штаб делать не может, но если даже считать, что штаб плохо исполняет мои приказания, то опять-таки главный виновник – я, ибо я обязан наблюдать за действиями и работой моего штаба и должен устранять тех лиц, которые не соответствуют своему назначению.
Я же считаю, что и начальник штаба, ген. Ломновский, и весь штаб работают хорошо, а если главнокомандующий недоволен, то единственный виновник – я, а вовсе не штаб; в общем, я заявил ген. Иванову, что, невзирая на телеграмму великого князя, которую я тут же представил, я могу оставаться командующим армией только в том случае, если я пользуюсь полным доверием моего главнокомандующего, – иначе будет вред для наших боевых действий.
Поэтому я настоятельно просил его прямо мне сказать: 1) пользуюсь ли я его доверием, и 2) что он имеет лично против меня. На столь прямо поставленный вопрос я ответа, в сущности говоря, не получил, ибо в очень продолжительной беседе мне объяснялись разные эпизоды из Японской кампании, которые к делу совершенно не шли; причем говорилось также, что нет основания мне не доверять и что лично против меня ничего не имеют; все это пересыпалось всевозможными рассказами, до предмета нашей беседы совершенно не касавшимися.
В результате оснований для ухода с моего поста я не получил, да мне, в сущности, и жалко было покидать армию в то время, когда наши дела были плохи и когда мы обязаны были напрячь все наши силы, чтобы спасти Россию от нашествия. Пообедав у главнокомандующего вместе с его начальником штаба ген. Саввичем, которого я раньше не знал, я вынес убеждение, что это – тип так называемой «Лисы Патрикеевны», и что мне и в будущем ничего приятного в сношениях с этим штабом не предстоит. Во всяком случае, острастку я дал и надеялся, что в дальнейшем мои отношения будут не столь натянуты, в чем и не ошибся.
В начале задержки нашей на Буге пришлось отбить несколько наступлений, в особенности – на правом фланге армии, а затем противник, в свою очередь, зарылся на левом берегу Буга, причем мне приходилось отвечать ему чрезвычайно редким ружейным и артиллерийским огнем (последний был особенно редок), что очень обескураживало войска. Перемешанные во время отступления части войск, которые приходилось бросать, по мере надобности, из одного корпуса в другой, были мною теперь восстановлены в своей нормальной организации, а прибывавшие пополнения форменных неучей усиленно обучались в тылу каждой дивизии.