Мои знакомые
Шрифт:
А здравый смысл подсказывает ему — что теперь уж, слава богу, люди научились строить последовательно и если кладут, как положено, коммуникации, то уж заодно надо подумать, чтобы они соответствовали масштабам строительства.
— А у вас не соответствует, — говорит Филатенков.
— Не понимаю, — дрогнувшим голосом произнес строитель.
— Кабель у вас слабенький…
— Слабенький?
— Ну да, шестнадцать сечение, — объяснил мастер. — На один корпус мощности хватит. А у вас тут еще пять намечается. Так? И придется опять раскапывать траншею, перекладывать
— А мы другой проведем!
— А другой вести до подстанции далеко, опять же сколько земли перелопачивать, время тратить, деньги, материалы. А вы бы этот кабель помощней заложили, а к нему бы и наращивали сколько надо. Вот и экономия.
— Экономия… — машинально повторил гость и внезапно взорвался отчаянной скороговоркой: — Не можем мы этого сделать, поймите, поздно, проект утвержден!
— В смысле — машина запущена — остановить нельзя?
— Вот именно! Мы с вами умные люди!
— Не знаю. Умные-то в машину не сядут, если у нее одно колесо наперекосяк. Так что придется внести изменения в проект. Хлопотно, трудно, а надо. На ошибках учатся, в другой раз не промахнетесь.
Гость сокрушенно смотрит на Дорогова, тот с извиняющейся улыбкой разводит руками:
— Мастеру видней. И потом, вы, наверное, сами уловили, есть в его рассуждениях логика. А?
— Логика… Гори она синим огнем, а у меня сроки.
— А сроки без логики пустой звук.
Гость поднимается, мгновенно охватив взглядом хозяев, и в прищуренных глазах его остро вспыхивает огонек:
— Так, придется обратиться в высшую инстанцию. Только вот на кого жаловаться?
— А жаловаться на меня, — уточняет Дорогое. «Теперь Александру Александровичу из-за меня неприятности», — вконец расстроился мастер.
Конфликт с проектантом напомнил почему-то утреннюю сценку с паркетчиками, хотя, казалось, никакого отношения она к службе не имела. Вот и этот, с калькой, грозился высшей инстанцией, стало быть, опять нервотрепка попусту, отрывать время у занятых людей, а ведь можно было все решить загодя. И нужно для этого не так уж много — добросовестность! Думай о деле общественном, как о своем личном, прими его близко к сердцу, проникнись! Только так! Прописные правила, а ведь в них основа порядка!
Он спорил с невидимым собеседником, пытаясь найти самые нужные слова, но не всегда их находил. Даже под ложечкой засосало… Может, просто оттого, что с утра не позавтракал. И Паня, как назло, молчит, обиделась, что ли. А за что? Очень просто подняться к ней наверх, а лучше всего снять трубку и сказать: «Неси-ка бутерброд!» И заодно объяснить ей, что неправа была утром, предложив задабривать рвачей. Он уже решился было позвонить, но в последний момент положил трубку на место. К черту бутерброды, обойдусь. Вот так. Обижаться на меня не за что. И еще подумалось: если человек к себе требователен, то вправе потребовать и от других, а от жены и подавно.
Мысли его привычно перескочили на дела бригадные. Никакой расхлябанности у себя в смене он ходу не дает. А ведь на первых порах пеняли ему за излишнюю суровость, сухость. Был же случай — перегулял один монтер
— Круто берешь, отец.
Это Виктор, кажется, вякнул.
— На то и отец, чтобы круто! Ничего, жизнь зато помягче с ним обойдется, жизнь, она подобрей. От нас уйдет, в другом месте устроится и там погуляет. Вон как Коля Мишаков, мясник, который от сквозняков сбежал.
— Мишакову, говорят, неплохо.
— Ну и слава богу.
С самим-то Виктором тоже пришлось повозиться. Попивать стал, жена в слезы, среди дня звонок — повлияйте на него, Леонид Иваныч, опять зарплату не донес… Правда, с Виктором обошелся помягче, все-таки другой он человек — работящий. Да вот, как сам признался, характер мягкий, компания его, видишь ли, затянула.
— А меня почему не затянула? — спросил тогда Виктора на сменном собрании Иваныч. — В ремеслуху я из смоленской губернии попал. Москва, общежитие. После войны не сладко было, всего навиделся. А вот же — не пью, даже не курю…
Молча глядел он на понуро сидевших ребят. А хотелось бы им ответить на это самое: «круто берешь». «Нагрузочка у меня, дорогие товарищи, не ваша, потяжелей, а вот бегу же на объект, если что у кого из вас не заладится, и просто по-житейскому, ежели кого выручить нужно: мать захворала или там сестра приехала, отпусти, Иваныч, отработаю денек — иду навстречу, жизнь есть жизнь. А тебе, Витя, когда срочно деньги понадобились, опять же к Иванычу: «Выручай!» А теперь, значит, «круто беру». Осудил… Прямо не человек я, а самодур какой-то…»
И не выдержал все-таки, выплеснул это в заполыхавшее лицо парня.
— Ладно, понял, — сказал Виктор. — Давайте наряд.
— Нет уж, сегодня тебе наряда не будет. Я тебя на линию такого, с похмелья, не выпущу — еще отвечать за тебя. Сиди…
— Как — сиди?
— А вот так. Люди будут работать, а ты отдыхай.
И сидел парень, томился, боясь глядеть в глаза товарищам, которым выпал, как назло, горячий денек: два обрыва и сгоревший кабель. Случись это до комплексной организации, как-нибудь пережил бы, а сейчас, выходит, за него другие надрывались.
На другой день, придя пораньше, сказал:
— Слышь, Иваныч, лучше год в тюрьме отсидеть, чем такой денек выжить.
Но сам-то Иваныч после этого призадумался. Требует он от своих подопечных примерного поведения, но и позаботиться о них надо, о нормальных условиях — для жизни, работы, культурного отдыха — и стал хлопотать о жилье, тем более что в то время он был депутатом райсовета. Многим помог.
…С женой пришлось все же столкнуться. Только не в обеденный перерыв. Обед ему сорвала авария на линии, а когда возвращался, кутаясь в воротник на морозном ветру, Паня спешила на подстанцию, засигналил ей оттуда зеленый огонек — срочный вызов. И так бывало уж не раз, встретились нос к носу у перекрестка на самом ветровее со жгучей поземкой.