Молчание мертвых
Шрифт:
— У меня нет для тебя другой правды. Эта — единственная.
— Пойми, мне нужно думать о сыновьях и о родителях. Мне нужно защищать их от неприятностей, — объяснил Кеннеди. — Я не смогу встречаться с тобой, если не буду точно знать, чего следует ожидать, к чему готовиться.
Внутри у нее все как будто заледенело. О чем она только думала? На что рассчитывала? То, что его мать попросила ее остаться в городе, чтобы присматривать за детьми, вовсе не означало, что между ними исчезли все преграды. Нет, все осталось по-прежнему, без перемен. И конечно, Кеннеди прав. Их
— Понимаю. — Словно закрываясь, Грейс сложила руки на груди. Каждый раз, когда она позволяла себе отворить сердце надежде, черная тень прошлого тянулась к ней, словно рука отчима из могилы. И вот очередная глупость. Как только ей взбрело в голову, что от него можно уйти, тем более здесь, в Стилуотере. — Я… — Она отодвинула в сторону вино. — Я испекла булочки с корицей для мальчиков. Захвати с собой, ладно? Они хороши для завтрака.
— Прекрати.
— Что прекратить? — отрывисто бросила Грейс, чувствуя, как внезапную пустоту в душе заполняет, выдавливая остатки счастья, радости и оптимизма, злость.
— Не отгораживайся от меня, черт возьми. Не уходи в себя.
— Что тебе от меня нужно?
Он схватил ее за локти и притянул к себе.
— Доверься мне, — прошептал Кеннеди и уже в следующее мгновение приник к ее губам горячим ртом.
Ей так недоставало этого, вкуса его поцелуя. И вот он вдруг вернулся, он здесь и дает ей то, чего она хотела, без чего мучилась. Обхватив его за шею, Грейс вернула поцелуй со страстью, которой не испытывала еще ни к одному мужчине.
— Ты можешь довериться мне? Пожалуйста.
Она не знала ответа. Вихрь эмоций захватил ее и завертел. Кеннеди уже стаскивал топ, и она пыталась ему помочь, с замиранием сердца ожидая, когда же внутри похолодеет и ей нестерпимо захочется остановить его. Но этот момент не приходил. Кеннеди целовал ее, трогал, ласкал и шептал что-то на ухо, а она чувствовала только тепло. Как будто сама судьба определила, что ее место в его объятиях.
— Расскажи мне, что случилось с преподобным, — повторил он, поднимая на ладонях ее груди и покрывая их горячими поцелуями.
Думай, приказала себе Грейс. Но думать не было сил, как не было сил делать что-либо, что могло остановить проходящий через нее ток возбуждения. Желание поглощало — ей хотелось больше и больше: больше его вкуса, его запаха, его ласк. Желание заставляло забыть об осторожности, хотя бы раз вырваться из ее тисков.
— Грейс? — выдохнул Кеннеди.
— Я… я не могу…
Он отстранился и посмотрел на нее — пристально, тяжело. Потом качнул головой и, наклонившись, сжал губами ее сосок.
— Не вынуждай меня выбирать.
Нервы звенели как натянутые струны. Отдавшись прокатывавшимся через нее волнам наслаждения, Грейс закрыла глаза и откинула голову. Так вот что чувствуют другие женщины!
— Скажи мне, что тем, кого я люблю, ничто не угрожает. Скажи, что я могу любить тебя, не боясь никакого подвоха. — Голос у него был хриплый, прерывистый.
Это все из-за Библии, подумала Грейс. Нужно найти какое-то объяснение, иначе он не успокоится. Сдерживая из последних сил разбушевавшиеся чувства, она попыталась придумать что-нибудь, что угодно, чтобы замазать прошлое, напустить на него туману, задвинуть в дальний угол то, что случилось восемнадцать лет назад.
— Мне… я не понимаю тебя. Я нашла Библию в амбаре… когда вернулась в город… и хотела… хотела подбросить ее в мастерскую Джеда…
Кеннеди опустил руки, отступил на шаг и посмотрел на нее с выражением, видеть которое ей еще не доводилось: лицо его отражало одновременно и желание, и глубокое сожаление.
— Хочешь сказать, что ты намеревалась подставить Джеда? Не может быть. Я не могу в это поверить.
— Нет, конечно. Нет. Ты не так меня понял. Я…
— Все. Забудь. — Непривычно жесткий тон резанул по ушам. Наверно, в нем тоже боролись противоречивые эмоции. — Мне нужно ехать. Не могу больше притворяться, делать вид, что верю, будто ты рассказываешь правду. Хит и Тедди слишком много для меня значат.
Прислонившись к стене, закрыв глаза, она слушала, как удаляются и стихают его шаги. Все правильно. Так и должно быть. Ему лучше без нее. Дом умолк еще до того, как Кеннеди дошел до двери, но, когда Грейс подняла голову и открыла глаза, он стоял у противоположной стены и смотрел на нее через комнату.
— Я уже влюблен в тебя, — тихо сказал Кеннеди. — Ты это знаешь?
Она покачала, потрясла головой. Нет-нет. Неправда. Это неправда. Так быть не должно.
В очередной раз наткнувшись на упрямое нежелание принимать очевидное, он выругался и шагнул прочь.
Стиснув кулачки так, что ногти врезались в ладони, Грейс стояла у кухонной стойки. Не уходи. Пожалуйста, не уходи. Она знала, что если он уйдет сейчас, то это будет конец всему, что у них было. Он распахнул перед ней душу, а она в ответ преподнесла ему ложь.
Но и открыться, рассказать все она тоже не могла. Не могла превозмочь страх.
Я уже влюблен в тебя … Слова эти кружились у нее в голове, то разрастаясь до гигантских размеров, то становясь почти крошечными. За них хотелось ухватиться, в них хотелось верить — они могли быть самым лучшим, самым надежным якорем. Но как? Восемнадцать лет молчания душили, сжимали горло, не пропускали ни звука.
Входная дверь открылась. Пусть уходит, сказала она себе. Дай ему уйти. Но нет, не смогла. Он был единственным, кто мог помочь ей забыть прошлое.
Схватив и прижав к груди топ, Грейс бросилась за ним:
— Кеннеди!
Он обернулся — с надеждой во взгляде. Во рту пересохло. Она сглотнула сухой комок и отринула страх.
— Останься со мной сегодня. Глаза его потемнели.
— Грейс…
— Уйдешь утром. Одна ночь ничего не изменит.
Кеннеди и хотел бы отказаться, но сделать это было невозможно. Он ничуть не кривил душой, говоря, что влюблен. Судьба сыграла с ним шутку. Восемнадцать лет назад он смотрел на Грейс свысока или вообще не замечал ее присутствия, а теперь желал ее так, как ни одну другую женщину.