Молчание
Шрифт:
– Падре!
– крикнули узники, минуя окно Родригеса.
– Нас ведут на работы!
Священник просунул руку через решетку и благословил всех троих. Пальцы его коснулись лба Моники. Она с доверчивой и печальной улыбкой подняла к нему лицо.
День прошел как обычно. Но с утра припекало; огненные лучи солнца проникали сквозь прутья решетки. Священник спросил, когда приведут назад христиан, и стражник ответил, что, вероятно, к вечеру, если те закончат работу. По приказу правителя в Нагасаки возводится множество храмов и синтоистских святилищ, и нужны рабочие
– Сегодня Урабон 35 . Падре знает, что это за праздник?
Стражник стал объяснять, что в день поминовения усопших жители Нагасаки украшают карнизы домов бумажными фонарями с зажженными свечками. Священник ответил, что и в Европе есть очень похожий обычай.
Вдалеке распевали ребятишки. Родригес прислушался:
Гори, гори, фонарик!
Кто бросит в тебя камень, у того отсохнут руки
Свети, свети, фонарик,
Кто бросит в тебя камень, у того отсохнут руки!
35
Буддийский праздник, отмечается 15 июля и в ближайшие две недели до и после 15-го.
В бесхитростных словах была щемящая грусть. Вечерело. В кустах завела заунывную песню цикада. Но вскоре ветер улегся, и цикада затихла. Христиане не возвращались. Священник сел ужинать. Масляный светильник отбрасывал слабые блики на стену; издалека еще доносились детские голоса. Глубокой ночью он проснулся от яркого лунного света. Праздник кончился, за окном чернела тьма, и он не знал, вернулись ли христиане.
На рассвете его разбудил караульный. Родригесу велели одеться и выйти во двор.
– Куда вы меня ведете?
– спросил он. Но стражники и сами не знали. Его подняли в такой ранний час затем, догадался Родригес, чтобы не собирать по дороге падких до зрелищ зевак, жаждущих поглазеть на чужеземного падре.
Его ожидали трое самураев. Они тоже ограничились объяснением, что выполняют приказ правителя, и, окружив священника, повели его дальше в полном молчании.
В утренней мгле наглухо запертые лавки торговцев напоминали согбенных насупленных старцев. Слева и справа тянулись поля, повсюду грудами лежали бревна. Густой аромат свежераспиленной древесины, мешаясь с туманом, щекотал ноздри. Город строился. Под еще не просохшими глинобитными стенами спали, укрывшись циновками, нищие и бездомные.
– Вы, кажется, еще не видели Нагасаки, падре?
– с усмешкой спросил самурай.
– Сколько холмов...
В самом деле, город раскинулся на холмах. На склонах лепились друг к другу убогие крестьянские хижины. Пропел петух, возвещая начало нового дня; на земле беспомощно лежали поблекшие бумажные фонарики - напоминание о прошедшем празднике. Холмы обрывались в море, омывавшее длинный узкий полуостров; на мелководье оно поросло камышом и походило на молочно-белое озеро. Когда туман рассеялся, вдалеке обнажились невысокие горы.
У самого моря шумел сосновый лес. На берегу валялись бамбуковые корзины; несколько босых самураев завтракали, сидя на песке. Энергично двигая челюстями, они с жадным любопытством разглядывали священника. Белое полотнище огораживало поляну, внутри стояли низенькие скамеечки. Самурай указал священнику на скамеечку, жестом приглашая его присесть, - такая любезность несколько озадачила Родригеса.
Отлогий песчаный берег плавно уходил в воду; небо хмурилось, и море казалось мрачным, свинцово-серым. Монотонный плеск волн напомнил священнику о казни Мокити и Итидзо. В тот день, не прекращаясь ни на мгновение, моросил дождь, чайки вились над столбами, к которым были привязаны обреченные. Море молчало, словно в изнеможении, и Всевышний тоже хранил молчание. Эта загадка не давала Родригесу покоя; он искал и не находил ответа.
Кто-то окликнул его. Родригес обернулся: на него с ухмылкой смотрел, поигрывая веером, какой-то широкоскулый, длинноволосый японец, и священник узнал - скорее по голосу, чем по лицу, - переводчика, что допрашивал его на островке.
– Не забыли еще меня? Ах-ах, сколько воды утекло... Как приятно встретить старого знакомца! Да, падре, ваша тюрьма совсем недурна. Прежде чужеземных падре держали в тюрьме Судзуда - той, что в Омуре. Крыша там худая, дыра на дыре: если дождь - заливает, ветер - продувает.
– Что, скоро прибудет правитель?
– оборвал его болтовню Родригес, но переводчик, нимало не смутившись, продолжал тараторить, постукивая веером о ладонь:
– Правитель? Нет, господин Иноуэ. не изволит сюда прийти. Он вам понравился?
– Он был весьма любезен. Мне приносят еду дважды в день и даже дали циновки, чтобы я укрывался ночью. Право, я даже опасаюсь, что при такой сладкой жизни дух мой не устоит пред соблазнами плоти. Ведь вы добиваетесь именно этого?
Переводчик с невиннейшим видом глядел в сторону.
– Хотите, я открою вам тайну? Скоро сюда прибудет одна персона. Господин губернатор выразил пожелание, чтобы вы встретились с этим человеком. Он португалец, так же, как вы. Думаю, вам будет о чем потолковать.
Священник заглянул в мутно-желтые глазки: улыбка сбежала с лица переводчика.
Родригес мысленно ахнул - Феррейра! Вот оно что. Они привезли Феррейру. Они хотят уговорить его отречься.
В душе Родригеса не было ненависти к отступнику, скорее он испытывал сострадание - сильного к слабому и ничтожному. Однако сейчас им овладели необъяснимые страх и тревога.
– Догадались?
– Да, - прошептал священник.
Продолжая поигрывать веером, переводчик с усмешкой созерцал серое побережье. Вдалеке светлели едва различимые фигурки бредущих вереницей людей.
– Смотрите, смотрите! Вот он!
Родригесу не хотелось выказывать перед желтоглазым переводчиком смятение, однако, не помня себя, он вскочил. Фигурки, двигавшиеся вдоль кромки леса, приближались, и он уже мог различить их. Процессию возглавляли два самурая. За ними шли связанные в цепочку знакомые ему христиане. Родригес заметил, как пошатывается и спотыкается Моника. А позади - позади брел его сотоварищ, Гаррпе!