Мольер
Шрифт:
Спектакль — поставленный под открытым небом, в парке, на ярко освещенных подмостках — начинается прологом, который сочинил Пелиссон, поэт-секретарь Фуке. Мадлена Бежар, изображающая Наяду, очень красивая, полуобнаженная, появляется из раковины и произносит панегирик Людовику XIV:
«Чтоб властелина зреть, чья слава выше меры, К вам, смертные, сейчас я вышла из пещеры. Не кажется ли вам, что небо и земля Чтить новым зрелищем должны здесь короля? Он хочет, он сказал — и это выполнимо. Не чудо ли он сам, нам явленное зримо? Его прекрасный век, исполненный чудес, Не вправе ль ожидать того же от небес? Величествен и юн, весь — мужество, учтивость, Столь нежен, сколь суров, столь строг, сколь щедр на милость, Умеет Францией он править и собой, Вести средь важных дел забав высокий строй, В великих замыслах ни в чем не ошибаться, Все видеть, понимать, душой делам отдаться; Кто может быть таким, тот может все. Он сам Повиновение предпишет небесам — И термы [116]116
термы — столбы с изображением человеческой головы, которыми в Древнем Риме размечались межи.
117
Дубы заговорят мудрей дерев Додоны — храм Зевса в Додоне (на севере Греции) был окружен дубовой рощей. Считалось, что по шелесту ее листьев жрецы угадывают волю Зевса.
Тут из-за деревьев выходят дриады в сопровождении фавнов и любезных сатиров; они танцуют под звуки гобоев и скрипок, пока прелестная Наяда не уводит их со сцены. Тогда и начинается пьеса. У Мольера не было времени или желания придумывать настоящую интригу во всей ее сложности. Он сочинил комедию-предлог, где все колышется, как листок на ветру, где все легко и приятно, как музыка. Подобная очаровательная, чуть пустоватая легкость, нехватка серьезности несомненно должны обворожить и придворных, и Фуке, натуру слишком артистичную для финансиста, и юного короля, поглощенного своими любовными приключениями и предпочитающего — Мольер это понял — глубокомысленным раздумьям возможность просто поразвлечься в чудный вечер, при свете плошек. Забавляя, Мольер забавляется сам. Он дает волю перу. Он не думает о разыгрывающейся на заднем плане трагедии. Но и присутствующие на спектакле придворные думают о ней не больше: они заняты только своими удовольствиями. Правление Короля-Солнца — самостоятельное его правление — только начинается; и начинается оно молодостью, стремлением к независимости, праву на любовь, жаждой увеселений. Вот почему старый Корнель уже не в моде, не в стиле времени. Все должно искриться радостью, все должны чувствовать себя вызывающе счастливыми и соответственно себя вести! На свой лад и на какой-то момент Мольер тоже воплощает эти настроения парижского общества. Если от него этого хотят, если так нужно, он станет специалистом по увеселениям, поставщиком забав. «Докучные» рождаются из такого сверкания по заказу. Это не столько комедия, сколько ряд сценок, который можно продолжить или сократить по желанию. Некий маркиз рвется к своей красавице, но тщетно, потому что ему мешают назойливые знакомые. И все! Эраст восклицает:
«О боже! Под какой звездою я рожден, Что в жертву каждый час докучным обречен? Мне рок их всюду шлет с насмешкою суровой, И каждый божий день под некой маской новой…»Первый докучный встречается в театре; уж он-то, конечно, взят из самой жизни. Мольер знает, о чем говорит в этом язвительном рассказе:
«На сцене захотел прослушать пьесу я, Которую давно хвалили мне друзья. Актеры начали. Я весь был слух и зренье. Вдруг, пышно расфранчен, порывистый в движенье, Какой-то кавалер, весь в кружевах, вбежал И крикнул: «Кресло мне!» — на весь широкий зал. Все обернулись вслед шумящему повесе, И лучшее он нам испортил место в пьесе. О боже! Неужель учили мало нас? Мы, грубостью манер блистая каждый час, На шумных сборищах и в театральном зале Свои пороки все столь явно выставляли И глупой подтвердить старались суетой Все, что соседи в нас считают пустотой! Меж тем как пожимал плечом я в нетерпенье, Актеры продолжать хотели представленье, Но в поисках, где сесть, назойливый нахал Со стуком пересек весь возмущенный зал И, несмотря на то, что сбоку место было, Посередине вдруг поставил кресло с силой, От прочей публики презрительной спиной Широко заслонив актеров с их игрой».Это многое говорит о тех условиях, в которых тогда обычно разыгрывались представления! За докучным-театралом появляются докучный-слуга, в избытке рвения задерживающий господина, докучный-музыкант, вельможа, готовый отдать титул и богатство за арию своего сочинения, которую он хочет дать послушать, прежде чем отнести ее «дражайшему Батисту», то есть Люлли. После чего устами Эраста бывший бродячий комедиант, камердинер его величества бросает «в сторону» такую дерзкую реплику:
«Ужель высокий сан бесчисленных глупцов Обязывает нас страдать в конце концов И унижать себя улыбкою смиренной, Навязчивости их потворствуя надменной?»Следующий — докучный-дуэлянт. За ним докучный-картежник. Здесь Мольер превосходит сам себя: все термины точны, ничего лишнего в описании партии в пикет; это сделано поистине виртуозно:
«Утешь меня, маркиз. Вчера, в пикет играя, Я сделал в партии отменно глупый ход, А мог партнеру дать хоть сто очков вперед. Покою не дает мне целый день досада, Готов всех игроков послать я в пекло ада. Хоть впору вешаться и высунуть язык! Мне нужно два очка, ему же — целый «пик». Сдаю ему шесть карт. И все ж он просит снова. Но мне довольно, я не говорю ни слова: В моих руках туз треф (вообрази конфуз!) С десяткою червей, валет, король и туз. Из бубен короля и даму по порядку Я сбросил им вослед; дал даму пик, десятку; Пришлось еще купить. Вновь дама на руках. Ну, словом, квинт мажор есть у меня в червях. А мой партнер с тузом (я полон удивленья!) Бубновой мелочью вдруг начал наступленье. Нет дамы у меня, нет больше короля. Но нужен «пик» ему — и не волнуюсь я; Две взятки я возьму бесспорно; у него же Семь бубен на руках, четыре пики тоже. Он сдал последнюю; уж я решать готов, Какого предпочесть из двух моих тузов. Червонному тузу я вверился, к несчастью. Но он с трефовойПарад докучных продолжается, прерываемый танцами. Это не более чем беглые силуэты, карандашные наброски; они задуманы с расчетом на то, чтобы вызывать улыбки и смех, но, впрочем, хорошего вкуса не оскорбляют. Каритидес («сын Харит» [118] ) — докучный проситель, фигура, очевидно, отлично знакомая Фуке и Людовику XIV. Ормен придумал верное средство разбогатеть, но занимает два пистоля у Эраста. Филинт — чересчур благожелательный приятель, «прилипчивый», сказали бы мы сегодня. Даже маски, заполняющие сцену, — и те докучные.
118
Хариты — в греческой мифологии три богини красоты и изящества (у римлян они назывались Грации).
МАРКИЗ ДЕ СОКУР
В посвящении Людовику XIV Мольер, хотя и говорит шутливо, что «человек, посвящающий книгу, есть тоже в своем роде довольно невыносимый докучный», но благодарит короля за одобрение, которым тот «вызвал к пьесе всеобщее благоволение». А также за приказание добавить к ней еще одного докучного; «при этом Вы были так добры, Ваше величество, что раскрыли мне его черты, и потом этот образ был признан лучшим во всей комедии». Речь идет о Доранте, завзятом охотнике, который выводит Эраста из себя бесконечным рассказом об охоте. Этого персонажа изначально не было в пьесе. Но известно, что в вечер праздника у Фуке король, поздравляя Мольера, указал ему на господина де Сокура и сказал: «Вот большой чудак, которого ты еще не изобразил». Это слово — «чудак» — вовсе не так уничижительно, как можно подумать; на языке той эпохи оно выражает, скорее, сочувственный интерес, чуть-чуть насмешливое удивление. Предложение Людовика XIV — это приказ, и Мольер с радостью вводит в комедию новое лицо, Доранта:
«В кругу охотников, не ведающих лени, С утра собрались мы вчера на гон олений И стали в должный час в назначенном логу, Короче говоря, у леса, на лугу. А так как для меня охота — наслажденье, Я порывался в лес, исполнен нетерпенья. Вот наконец решил охотников совет Оленя загонять, которому семь лет, Хотя, по-моему, — я ошибаюсь редко В приметах и следах — олень тот был двухлетка. Для гона выбрали места и нужных лиц И спешно принялись за завтрак из яиц. Вдруг деревенщина с отменно длинной шпагой На племенном коне, с напыщенной отвагой, Породу жеребца хваля нам битый час, Своим приветствием задерживает нас И, сына приведя — растет досада наша! — Знакомит с олухом, таким же, как папаша. Охоту знает он и вдоль и поперек И с нами бы хотел отправиться в лесок. Да сохранит вас бог, когда вы на охоте, От тех, что трубят в рог на каждом повороте, От тех, что во главе десятка жалких псов Надменно хвастают: «Вот свора! Я готов». Приняв его в свой круг и выслушав без спора, Мы на олений след поехали вдоль бора В трех сворах. Эй, ату! Заметить каждый мог, Собаки повели. Я — вскачь. Я дую в рог. Олень покинул лес, бежит на гладком месте, Собаки вслед за ним, и все так дружно, вместе, Что можно их накрыть одним большим плащом. Олень уходит в лес. И мы тогда даем Быстрейшую из свор. Я тороплюсь безмерно На Рыжем вслед. Его ты видел?»И так далее. Монолог начинен специальными терминами и может так же порадовать настоящего охотника, как рассказ о партии в пикет — любителя карточной игры. Кто же был этот Сокур? Шарль Антуан Максимилиан де Бельфорьер, маркиз де Сокур, несметно богатый владелец замка Тийолуа, про который госпожа де Севинье [119] сказала, что это «королевское жилище». Его женитьба в 1656 году на красавице Мари-Рене де Лонгёйль, дочери маркиза де Мезон, министра и суперинтенданта финансов, построившего замок Мезон-Лафит, еще увеличила его состояние. Страстный охотник, ловелас, заядлый дуэлянт, столь же храбрый, сколь ветреный; хорошенькая жена нимало не заставила его остепениться. Бенсерад пишет:
119
госпожа де Севинье — Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза до Севинье (1626–1696). Ее «Письма», адресованные по большей части дочери, — шедевр эпистолярного жанра; они заключают в себе немало тонких наблюдений и интереснейших свидетельств о нравах и событиях эпохи.
О нем даже песенки поют:
«Избытком пылких чувств и сил Кого Сокур не покорил!» [121]Он на виду при дворе, где может блистать благодаря своему богатству; он участвует во всех празднествах, во всех церемониях. В 1661 году он еще не получил должности обер-егермейстера Франции, которая сделает его одним из шести «офицеров Короны» [122] , но его страсть, чтобы не сказать мания, к охоте всем известна. 25 августа, когда на втором представлении «Докучных», в Фонтенбло, появляется новый персонаж — Дорант, его узнают все. Возможно, что Мольер с ним советовался насчет охотничьей терминологии и построения сочиняемого им «егерского» монолога. Во всяком случае, Сокур на него не обижается. Может быть, он польщен, что послужил прототипом для пьесы, а может быть, просто не хочет вызвать неудовольствие короля. Это человек не очень умный — так сказать, маленькая голова на огромном туловище, — но живой и ловкий, импозантный, очень живописный. По этой причине он был включен в свиту Людовика XIV на свадьбе короля (и запечатлен на шпалере Лебрена). Мы увидим его и в великолепном шествии, открывающем «Увеселения волшебного острова», где он изображает доблестного Оливьеро. Четверостишие, относящееся к нему, звучит двусмысленно:
120
Перевод Е. Кассировой.
121
Перевод Е. Кассировой.
122
«офицер Короны» — одно из высших придворных званий во Франции.