Мольер
Шрифт:
Слова «Тартюф» и «Обманщик» не сходили с языков в Париже, и 11-го числа грянула новость. Весь Париж стал читать послание архиепископа. Оно было составлено очень внушительно и начиналось так:
«Так как нашим фискалом нам было доложено, что в пятницу, пятого числа сего месяца, в одном из театров города была представлена, под новым заглавием «Обманщик», опаснейшая комедия, которая тем вреднее для религии, что под предлогом осуждения лицемерия и мнимого благочестия она дает повод осуждать всех, кто обнаруживает и истинное благочестие…»
В Париже ахали, читали послание, враги Мольера радовались, театралы, не успевшие попасть 5-го числа в театр, досадовали, а архиепископ
«Дано в Париже за нашею печатью лета тысяча шестьсот шестьдесят седьмого августа одиннадцатого дня».
Удельный вес этого послания был слишком значителен, это было понятно даже наивным людям, и парижане поняли, что дело «Обманщика» проиграно. Но Мольер сделал еще одну попытку отбить свое дорогое творение. Кто-то из его друзей — быть может, группа их — выпустил письмо в защиту «Обманщика», но это письмо ничему не помогло.
Тут Париж опротивел Мольеру. Он прекратил спектакли в Пале-Рояле впредь до возвращения Лагранжа и Торилльера, отправился в деревню Отейль под Парижем в там у сьёра де Бофора нанял за четыреста ливров в год квартиру. Де Бофор предоставил Мольеру кухню, столовую, спальню, две комнаты в мансарде и право гулять в парке. Кроме того, Мольер за отдельную плату в двадцать экю нанял комнату на тот случай, если кто-нибудь из друзей приедет навещать его в Отейле. Он уговорился с Армандой, что Эспри-Мадлену он возьмет с собою и отдаст ее в частный пансион в Отейле. Также условились, что кухарка Лафоре (которой, как болтали в Париже, Мольер будто бы первой читает вслух свои новые комедии, чтобы узнать, смешные они или нет) будет приезжать в Отейль готовить в тех случаях, когда у Мольера будут гости, а для повседневных услуг он нанял служанку Мартину. В отейльскую мансарду он привез с собою Плутарха, Овидия, Горация, Цезаря и Геродота, а также трактат по физике, сочиненный его приятелем Роо с авторской надписью Мольеру.
Так скрылся из Парижа автор «Тартюфа».
Впрочем, комната для приезжих друзей долго не пустовала, и въехал в нее верный и настоящий друг Клод Шапель. Въехав, он плотно засел в ней, обставив себя бутылками с вином. Это он утешал своего одноклассника и разгуливал с ним по желтеющему парку сьёра Бофора. В сентябре, когда листья в этом парке совсем пожелтели, в Отейль явились, даже не смыв с себя дорожной пыли, Лагранж и Торилльер. Обнявшись с директором, гонцы-комедианты сообщили, что король находится в добром здоровье, что поход победоносен. Что же касается «Тартюфа», то прошение король принял благосклонно, но вопрос о постановке велел отложить впредь до его возвращения с войны.
Король выиграл свою войну, а господин де Мольер, который не менее настойчиво воевал за своего «Тартюфа», был побежден. Он воскресил своего Лазаря, но тот прожил только один вечер 5 августа.
ГЛАВА 25
«АМФИТРИОН»
Мольер не любил деревни и природы. Наш комедиант был настоящим городским человеком, сыном Парижа. Но несчастная семейная жизнь и никогда не прекращающаяся многолетняя
Компания приезжала в Отейль, чтобы отрывать Мольера от работы, болтать на литературные темы, читать вслух чужие дурные стихи и сочинять эпиграммы, в том числе и на архиепископа парижского Перефикса. Собрания обычно заканчивались ужинами в комнате Шапеля, причем эти ужины чрезвычайно полюбились всем и в особенности Жонзаку.
Для одного из ужинов Шапель закупил почему-то двойную порцию вина. Мольер чувствовал себя плохо, он только заглянул на минутку к веселой компании, пить отказался и ушел к себе. Оставшиеся же ужинали до трех часов ночи, и в три часа ночи им стало ясно, что жизнь отвратительна. Речи держал преимущественно Шапель. Отейль давно уже уснул, и давно прокричали петухи.
— Все суета сует и всяческая суета! — кричал зловеще Шапель, грозно указывая куда-то пальцем.
— Мы с тобой совершенно согласны, — ответили ему собутыльники, — продолжай, Шапель!
Тут Шапель опрокинул на себя стакан красного вина, что еще более его расстроило, и продолжал:
— Да, бедные мои друзья, все суета! Оглянитесь кругом и ответьте мне, что вы видите?
— Мы не видим ничего хорошего, — согласился с ним Буало и горько поглядел вокруг.
— Наука, литература, искусство — все это суетные, пустые вещи! — кричал Шапель. — А любовь? Что такое любовь, несчастные мои друзья?
— Это обман, — сказал Жонзак.
— Совершенно верно! — отозвался Шапель и продолжал: — Вся жизнь — это печаль, несправедливости и несчастья, которые окружают нас со всех сторон. — И тут Шапель заплакал.
Когда расстроенные друзья несколько утешили его, он закончил горячим призывом:
— Что же делать нам, друзья? Если жизнь такая черная яма, то надлежит, не медля, ее покинуть! Друзья мои, идемте топиться! Гляньте, там, за окном, река, которая манит нас к себе!
— Мы последуем за тобой, — сказали друзья, и вся компания стала пристегивать шпаги и надевать плащи, чтобы идти к реке.
Шум усилился. Тогда раскрылась дверь, и на пороге показался закутанный в плащ, в ночном колпаке, с огарком в руке Мольер. Он увидел залитую красным вином скатерть, оплывшее сало в свечах.
— Что у вас делается? — спросил он.
— Невыносима наша жизнь, — плача сказал ему Шапель, — прощай, Мольер, навсегда. Мы идем топиться.
— Это хорошая мысль, — ответил Мольер печально, — но нехорошо с вашей стороны, что вы забыли меня. Ведь я же ваш друг.
— Он прав! Это было свинством с нашей стороны! — закричал расстроенный Жонзак. — Идем вместе с нами, Мольер!
Тут друзья расцеловали Мольера и вскричали:
— Идем!
— Ну что ж, идти так идти, — сказал Мольер, — но вот в чем дело, друзья. Нехорошо топиться ночью после ужина, потому что люди скажут, что мы сделали это с пьяных глаз. Не так делаются эти дела. Мы ляжем сейчас, поспим до утра, а в десять часов, умывшись и приведя себя в приличный вид, с гордо поднятой головой пройдем к реке, чтобы все увидели, что мы утопились, как настоящие мыслители.
— Это гениальная мысль! — вскричал Шапель и вновь расцеловал Мольера.