Молнии во мгле!
Шрифт:
Но я не хотел быть народом,
Меня заставляли им быть!
А солнце сквозь тучи светило,
А травы цвели по весне…
Никто за меня не стыдился,
Но не было стыдно и мне!
С лучами сдружась золотыми,
Качались деревья, смеясь.
Я знал – между мною и ими
Есть явная, кровная, связь…
Как вождь завещал – на заводе
Кладу я кирпич на кирпич.
Хорошая нынче погода,
Хороший напарник мой – бич…
А что еще надо? Так
Рожденный в бездушной стране,
Стремясь быть и лучше, и выше,
До гроба прописан на дне.
Мой мент, белобрысый парниша,
Смотрел на меня свысока,
Хоть знал – он ни ниже, ни выше,
Такого, как я, – дурака…
Пусть разные мы на планете,
В одном; мы, конечно, равны:
Мы все здесь сироты и дети
Своей умерщвленной страны.
И я вас люблю беззаветно,
Любовью больной и большой,
Так любят бездомные дети
Наивной несчастной душой…
А детство, попробуй, убей-ка!
Люблю, бескорыстно притом,
Наглей комсомольской ячейки,
Наглей, чем правдивый партком.
Лишь только бы помнить, что с вами,
Как с дальней звездой, что искрясь,
Призывно мне светит ночами,
Есть явная, кровная, связь…
Мой товарищ
Так каких же чудес ожидал ты в пути,
Что за блага тебя искушали?
А теперь мы не можем друг друга найти,
И тебя – будто в рабство продали…
Так каких же ты благ в дни великих потерь
Ожидал от речей и ГУЛАГа,
И какому кумиру ты служишь теперь,
На какие надеешься блага?
Где сейчас, хитромудрый, плутаешь впотьмах,
И к каким ты прикован галерам?
Ожидая тебя, я стою на часах,
Мой товарищ… Без чести и веры…
Под скорлупой
Пусть друзья, втянувшись в скорлупу,
С опаской наблюдают за тобой.
Не вини в беде своей судьбу!
В беде познал ты дорогой ценой –
Какая гниль под белой скорлупой!
Рассказ корреспондента телевидения о командировке в передовой район
«Значит – репортаж. Чабанский только.
Пьем и выезжаем вчетвером.
И еще – который с «Комсомолки»,
С комсомольским рваненьким рублем.
Ехали по грейдеру и тракту.
(А похмелье жуткое у всех!)
Приезжаем: как, чего и как тут,
В чем секрет успеха, в чем успех?
Говорит хозяйка очень мило,
Что сейчас идет у них окот.
Режиссёрша юная, Людмила,
Стала все записывать в блокнот.
Говорит хозяин очень мило,
Что сейчас идет у них окот,
Режиссерша юная, Людмила,
Достает второй уже блокнот.
И сынок хозяйский, редька с хреном,
Тоже буркнул что-то про окот.
Глянул на Людмилины колени
И раззявил мокрый красный рот.
Тут овцу зарезали нам скоро,
И бутылки выставили в ряд.
Петька стал отщелкивать затвором,
Наводить германский аппарат.
Было все пристойно, по-советски,
Пили долго, Петька все снимал,
А потом всхрапнул он молодецки
И диван хозяйский обоссал…
Обоссал и ладно. Не украл ведь.
Хорошо, что молча отжурчал.
Комсомолец в курьем спал пуху весь,
Ни костюм, ни галстук не снимал.
В полночь вдруг хозяева вскочили,
Редька с хреном съездил за вином,
И смотрел на пьяную Людмилу
Красноглазым дерзким стрекозлом.
Провожали долго бедолаги,
Петька все хозяев обнимал.
Эх, да не заехать бы в овраги,
Эх, да сдать скорей материал…
Жернова
Мучительными вертим жерновами,
Кромсая догмы вдолбленных идей.
Наполнен воздух фразами, словами,
Когда-то живших на земле людей!
С трибуны нам втолковывают тексты,
Но где-то средь сонливой тишины
Мы видим протестующие жесты
И контуры неясные в тени…
Каков их путь за мыслью и за плугом?
В одной земле покоится их прах -
В могилах безымянных по-над Бугом,
В колымско-забайкальских лагерях…
Друзья-коллеги! Добренькие люди!
Заботливо следы их замели!
И мыслить разучив нас абсолютно,
На их костях трибуны возвели…
По мотивам старинных бурятских напевов
(1993 год)
Улигеры
Разгорается ночью огонь в очаге,
И старик начинает вести улигер…
А глаза у детей восхищенно горят,
И у смуглых мужчин загорается взгляд.
И девчата вздыхают.Старухи в тиши
Повторяют молитвы слова для души.
А над озером Бальзино светит луна,
К Алханаю волну погоняет волна.
И волнуется шумно Сосновая Рать,
Чтоб у Батор-горы вновь дозором стоять.
И Чингисова Чаша полна, как всегда,
И на волнах Онона сверкает звезда!
Темной ночью мерцает огонь в очаге,