Молодинская битва. Риск
Шрифт:
— Они, государь, и стоять против Девлетки стояли, и гонцов ко мне слали, лазутя крымцев, теперь твое ласковое слово им ко времени бы. Порасспросить еще хочу, в чем нужду имеют, леса сколько, утвари какой. Девлетка пригрозит купцам своим, чтоб те прекратили торговлю с ватажными казаками или станет ласками приманивать ватаги к себе, задабривать всячески, вот тут бы нам не припоздниться: купцам охранный путь туда проторить, с жалованием определиться окончательно. С землей. Нужда в моей поездке, государь, большая. Купцов двух-трех возьму, дьяков пару из Разрядного приказа да и из Пушкарского, землемера, а то и двух. Путь долгий. Здесь князь Тюфякин останется, имея под рукой бояр моих для рассылки,
— Поезжай, Бог с тобой, — будто через силу выдавил Иван Васильевич. — Не мешкая, собирайся.
— На исходе зимы ворочусь.
С тяжелым сердцем поехал князь Воротынский в свой дворец, не навестив даже Разрядный и Пушкарский приказы. У него зародилось подозрение, что передумает царь отпускать его в дальнюю поездку. Чего-то испугался. Не измены ли? Жди тогда оков и Казенного двора. В лучшем случае — Белооаера.
Рассказал о своем опасении жене, она, однако, не разделила его тревоги. Успокоила. В то же время посоветовала:
— Бог даст, обойдется. Ты возьми да не езди в Поле. Худо ли тебе дома. Или я не ласкова? Или дети обижают?
Или слуги бычатся? Тогда и Иван Васильевич подозрение отбросит. Пошли Двужила, а, может, еще и Логинова с ним.
— Оно, конечно, можно было бы и не ездить самому, только уж дело больно стоящее. Казаки — сила. Если все под цареву руку встанут, порубежье превратится для крымцев в крепкий заслон. Не гоже княжеским боярам, а не царевым с казаками речи вести. Негоже. Ну, а гнев царя? Неужто не ясно ему, чего ради я живота своего не жалею, о покое своем мысли даже не держу.
— Гляди тогда сам. Я стану Пресвятой Богородице молиться, чтобы заступницей перед Богом за тебя выступила, сохранил бы Бог тебя и помиловал.
Князь тоже надеялся на Божью справедливость. До Бога, однако, далековато, а до самовластца лютого — рукой подать. Оттого перед самым отъездом в Поле решил сына наставить на жизненную стезю, поопасался, не припоздниться бы ненароком. Пусть княжич знает, что к чему, и впросак не угождает по неведению и простоте душевной, по честной натуре своей.
— Ты, княжич, уже не дитя малое. От наставников твоих знаешь, что ты — Владимирович, род наш славен ратной славой, и имеем мы полное право сидеть на троне державном. Но Бог судил так, что Калитичи его под себя приладили. Иван Калита расширил и возвеличил Москву, то скупая земли боярские и княжеские за деньги, от дани татарской утаенные, то по хитрости и коварству множился. Потомкам своим оставил он сильное княжество, и те, с Божьей помощью, смогли еще боле укрепить его, сделать центром России. Державным сделать. Такова воля Божья, и не нам с тобой, сын мой, вступать в спор с этой волей. Был случай, когда все могло измениться, послушай я с дядей твоим, князем Владимиром, князей Шуйских, протяни им руку, но я, помня наказ отца, в темнице перед кончиной сказанный, служить без изъяну царю и отечеству, не посмел изменить самовластцу. К горю России сбылось предсказание Шуйского-князя. Гибнут знатные княжеские роды под плугом глубоким и кровавым. Подошел, похоже, и наш черед. Оклеветали меня, по всему видно, приспешники царевы, ибо слава победителя Девлетки им поперек горла. Так вот, если нам Бог сулил попасть в руки палачей государевых, встретим смерть как и подобает князьям. Достойно. Без позора. Если же тебя минует сия горькая участь, умножай ратную славу рода нашего, служи царю безропотно, на трон его не прицеливайся. Но тебе еще и особый наказ: держись Шуйских. Они, как и мы, — перворядные, род их тоже державный, не грех оттого идти с ними рука об руку. Тем более что Шуйских числом поболее, чем Воротынских. Все понятно?
— Да, отец! — взволнованно воскликнул княжич. —
Княжич склонился в низком поклоне, отец прижал его, юного, крепкого телом, к своей все еще могучей груди, и замерли они в блаженном единении. Они еще не хотели верить в то, что прощание их сегодняшнее — прощание навеки.
Но так было предопределено им судьбой. Царь Иван Васильевич не мешал князю Михаилу Воротынскому до конца его поездки к казакам, но Фрол Фролов слал отписки Богдану Вельскому каждую неделю. Оповестил Фрол Вельского и о том, что возвращаться князь намерен через Новосиль и Воротынск.
Казалось бы, естественное желание княжеское побывать и в жалованной вотчине, и в наследственной, но именно эта весть подтолкнула царя Ивана Васильевича к скорейшему исполнению своего кровавого замысла по отношению к воеводе, ставшему ему в обузу.
Может, опасался царь, что князю Воротынскому легко будет бежать из наследственной вотчины (там все знакомо, все слуги поддержат своего властелина, дружина, которая теперь под рукой у Ивана, не заступит ему пути), чего ж не последовать примеру князя Андрея Курбского, князя Дмитрия Вишневецкого и других сановников и воевод, коих царь почитал предводителями, но которые, служа усердно царю и отечеству, не желали подвергать себя злобному своеволию самодержца. Только такая опаска вряд ли была у Ивана Васильевича. Разве он не понимал, что князь Воротынский не сбежит. Важно иное: слава героя-воеводы, крепкого умом и духом, выше его, царя, почитаемого простолюдьем, угрожает трону и единовластию. Вот почему судьба князя была решена окончательно.
Собственно говоря, она была решена уже давно. Еще когда Иван Васильевич определял, какие знатные роды российские должны исчезнуть с лица Земли Русской, и понятно, князья Воротынские, потомки святого Владимира, значились не в последних рядах. Лишь по нужде царь Иван Васильевич держал князя Михаила у себя под рукой. Теперь такой нужды не стало. Усилиями же самого князя Воротынского, его ратной умелостью и радением. А Воротынск был хорошим предлогом. Посылая туда своих людей, чтобы оковать князя-воеводу, он мог оправдать свои действия тем, что якобы князь намерился бежать в Ливонию, предав его, царя всей России.
Еще царь велел оковать и пытать дьяка Логинова, бояр княжеских Никифора и Косьму Двужилов, Николку Селезня, купца из Воротынска, ездившего в Тавриду для поддержания якобы крамольных княжеских связей; а всю старую дружину князя отправить, во главе с Шикой, в Сибирь промышлять пушного зверя. Без права возвращения. Пригляд за ними поручить Строганову.
О ссылке дружины узнал князь Воротынский еще в Новосиле. Успел Шике послать тайного гонца. И счастье его, что не проведал об этом Фрол Фролов, — не миновать бы и Шике, и посланцу его пыточной башни.
Нет, это не знак к началу опалы, это — уже само начало. Лучшим выбором для князя Воротынского в тот момент оставался один — бежать в Литву. Такая мысль возникла сразу же, и, как он от нее ни отбивался, крепко она засела в голове. За то, чтобы поворотить коней на запад, был главный довод — его жизнь; против же несколько не менее весомых: судьба жены и детей, судьба семьи брата, судьба, наконец, всего рода Воротынских. Судьбу слуг тоже не сбросишь со счетов.
Какое решение одержало бы верх, сказать трудно, только через день после первого гонца прискакал второй, с еще более недоброй вестью: окованы и свезены на Казенный двор дьяк Логинов, все трое бояр княжеских, за купцом в Воротынск посланы стрельцы, а с ними дьяк Разрядного приказа, чтобы отправить дружину воротын-скую на пушной промысел. Вот эта страшная весть и определила дальнейшие действия князя Михаила Воротынского. Он повелел: