Молодинская битва. Риск
Шрифт:
На опушке Вельский придержал коня, дав время скучиться другим опричникам, уже скакавшим за ним, и вновь, теперь в нескольких саженях от опушки, поскакал настолько быстро, насколько позволял лес.
Вот и взгорок. На его макушке придержал коня. Нет, не тысяча с лишним за его спиной, сотни три всего, да еще сотни две, скачущих растянувшейся цепью.
«Неужели тысяцкие пожадничали?! Взыщу!»
Времени терять, однако же, не стоило даже в ожидании скакавших на виду по лесу.
— Кто подрубит ханский стяг, получит дворянство. Вперед!
Нукеры полка Девлет-Гирея не дрогнули, увидев новые силы русских. Устилали своими трупами и трупами наседавших каждый шаг своего отступления. Дрогнул сам хан. Он с испугом смотрел, как из леса выпластывают все новые и новые черные всадники, словно нечистая сила (Вельский, не думая о последствиях, поступил очень верно, не став ждать всех ратников), конца которым не видно и которые начинают охватывать его гвардейцев с боков. Когда же более ловкие и смелые очень близко пробились к его стану, хан решил спасать свою драгоценную жизнь. Стегнув коня камчой, Девлет-Гирей понесся прочь в окружении полусотни телохранителей.
Воины ханского полка продолжали какое-то время упорно сопротивляться, но когда упал ханский стяг, те из них, кто успел, тоже понеслись прочь.
Лиха беда — начало. Да если еще пример показал сам властелин и его лучшие из лучших нукеры. Один за другим покидали поле боя нойоны и темники, за ними следовали тысяцкие, оставляя на произвол судьбы своих воинов, которым не было дано команды отступать, и поэтому им оставалось одно — отбиваться, пока есть силы, и уповать на милость Аллаха.
Они и отбивались еще некоторое время, но вот из гуляй-города по повелению Фаренсбаха была устроена вылазка: высыпали из крепости казаки атамана Черкашенина, порубежные казаки и дети боярские, да немцы-наемники. Действие предельно рискованное, ибо крепость оставалась почти незащищенной (только пушкари с посохой и ертоульцами), но риск оказался весьма кстати: крымцы сломились окончательно. Началась безжалостная, безудержная бойня. Казалось, совсем забыли русские ратники заповеди Господни, а старались лишь ублажить своего древнего бога Перевита, о пяти головах, для которого одна утеха — кровь побежденного врага. Как можно больше его крови.
Каждая маленькая речушка, тормозившая паническую скачку крымцев, давала возможность русским воям наваливаться на ворогов большими силами и буквально запружать переправы трупами захватчиков как плотинами.
До берега Оки доскакала едва ли половина совсем недавно могучего войска, а на реке их встречали лодьи и дощаники с пермяками, ловкими на веслах и в стрельбе из луков. Да и погоня далеко не отстала.
Вышли из Серпуховской крепости и монастырей предусмотрительно оставленные там князем Воротынским русские лучники и мечебитцы, стрельцы и даже пушкари — благо, пушки на колесах, возни с ними никакой.
Каждый русский ратник мстил за веками обливавшуюся кровью и слезами от татарского беспредела Россию, за свою семью, ибо почти каждая русская семья имела свои счеты с поработителями.
Ускакавший с поля брани хан забыл о своих сыновьях-царевичах, о мурзах, оставленных им на левом берегу Пахры и ожидавших его победного возвращения, но оказавшихся в руках русских. Забыл Девлет-Гирей и о тумене, вполне способном вызволить из плена и сыновей, и мурз, не послал к темнику гонца с таким приказом, а вспомнил о сановниках и о тумене, которому противостояла всего тысяча храбрецов князя Федора Шереметева, главный воевода. Оставив за себя князя Хованского и велев тому гнать и гнать татарскую нечисть до самой Оки, где на переправах положить крымцев как можно больше, сам повел дружину свою и весь Большой полк к Пахре.
Если татары узнают о разгроме своего войска прежде, чем подойдет к ним Большой полк, они могут рассыпаться и, уходя к себе малыми группами, сжигать по пути села, мстя за позор сородичей и их гибель, но могут и ударить по тысяче Шереметева, смять ее и, освободив пленных вельмож, направиться всем туменом на Калужскую дорогу, а то и дальше — на Козельск. Это уже будет очень серьезно: более десяти тысяч решительно настроенных нукеров — солидная сила, с которой не так-то легко будет справиться. Только неожиданный удар, да и то не бесшабашно-прямолобный, может исключить для татарского тумена подобную возможность.
Удар в спину по дороге тоже подтолкнет тумен предпринять попытку переправиться через Пахру, и тысяче князя Шереметева придется тогда очень туго. Она просто не устоит, погибнет почти вся.
«Нужно отсечь от Пахры. Дорогу на Серпухов оставить открытой. К Хованскому же послать гонца, пусть Опричный полк встречает отступающих. Большому же полку идти по пятам, громя замыкающие сотни».
Позвал на совет своих бояр и тысяцких. Собрался отдать им необходимые приказания о неожиданном выходе на берег Пахры справа и слева от тумена, чтобы одновременно ударить по татарам, отсекая их от реки, но по установленному самим же правилу решил выслушать мнение подчиненных перед последним своим словом.
Само собой разумеется, много людей, много мнений, но одно из них оказалось весьма толковым:
— Не всем полком идти. По тысяче справа и слева, остальным устраивать засады. Не одну, а цепью. Несколько. Куда как ладно станет щелкать татарву.
Никифор Двужил сразу же загорелся:
— Дозволь, князь, мне первых пару засад устроить дружиной. А дальше пусть тысяцкие. Еще не менее трех.
— Спасибо, други. Лучшего совета я даже ожидать не мог.
— И все же, воевода, пошли за поддержкой, — добавил один из тысяцких. — Пусть Правая рука поспешит обратно. Лишним не станет.
Две тысячи (одна справа, другая слева) двинулись по лесу к Пахре, дружина княжеская, разделившись на половины, начала подыскивать удобные места для засад. Остальные тысячи, отпятившись примерно на версту, тоже начали устраивать засады саженей по двести друг от друга — получилась вроде бы одна бесконечной длины засада, которая, естественно, должна была напугать крымцев, лишив их воли к сопротивлению.
Сам князь Воротынский с малой охраной и связными, оставленными от каждой засады, избрал место в середине длинной засадной полосы, откуда почитал лучшим руководить боевыми действиями своего полка.
Все получилось даже лучше, чем задумывалось. Татары беспечно ожидали, когда прискачет к ним гонец от хана с вестью о разгроме гяуров (а в победе своих туменов они нисколько не сомневались) и с повелением уничтожить гяуров, захвативших мурз, — тогда их ничто не удержит, даже пушки с устрашающе направленными на переправу стволами. Кого соблаговолит Аллах взять с собой в рай, возьмет, тех же, кто останется живым, ждет земной рай: власть над сотнями рабов, какими одарит их Девлет-Гирей.
С такими настроениями не встретишь во всеоружии неожиданный удар, а когда мечебитцы-русы, знавшие татарский язык, начали выкрикивать, что Девлет-Гирей разбит и бежал, бросив их на произвол судьбы, даже те, кто успел изготовиться к сече, решили, что пора спасаться и им, благо дорога на Серпухов глупыми гяурами не перекрыта, а кони под рукой и подседланы.