Молодо-зелено
Шрифт:
Николай покосился на попа.
Поп по-прежнему сидел на стуле. Однако суставчатые пальцы его уже не мусолили серебряный крест, а неподвижно застыли на животе, и тяжелый крест болтался сбоку. И он уже не смотрел в потолок, мечтая, как обманывать трудящихся. Брови его томно сошлись у переносицы, влажный рот меж усами и бородой приоткрылся, а глаза его, устремленные на фигуру секретарши, эдак мягко скользили — вверх, вниз…
Вот сволочь. Интересуется.
Но тут поп заметил, что Николай на него косится, мотнул бородой, кашлянул, заерзал на стуле, пошарил вокруг живота — нашел крест
А секретарша тем временем вернулась за свой стол, чуть приоткрыла верхний ящик и загляделась в него — там, в ящике, должно быть, у нее лежала художественная литература, какая-нибудь интересная книга, она ее почитывала между дедом.
Однако секретарша недолго читала — захлопнула ящик. То ли ей книга попалась не очень интересная, то ли ее все-таки беспокоило, что в приемной находятся люди. Что вот два посетителя явились, хотя сегодня и неприемный день, и вот уж целый час сидят и ждут. Добро еще — этот посетитель, который помоложе, одетый в оленью куртку, таких посетителей сюда немало ходит, народ они свой и привычный, вероятно откуда-то из района, по делу.
Но второй посетитель был непривычным. Он мусолил в пальцах серебряный крест. Секретарша еще не привыкла к таким посетителям — такие посетители еще ни разу не являлись в Джегорский райисполком. И она поэтому проявляла смутное беспокойство и вообще не знала, как ей быть. Как ей быть с этим попом.
— А вы, гражданин, по какому вопросу? — обратилась она к попу. Очень вежливо обратилась. — Может быть, вам не стоит дожидаться самого председателя, а лучше обратиться в отдел?
— Видите ли… — Поп зашевелился и с достоинством погладил свою бороду. — Я насчет кирпича…
Коля Бабушкин вздрогнул. — Православная церковь, — продолжал поп, — в заботах о верующих, сочла своевременным открыть в Джегоре храм божий. Этот храм будет возведен руками и тщанием самих верующих, однако для возведения храма необходим кирпич. В количестве тридцати тысяч штук…
Николай ринулся к высокой двери, обитой кожей, рывкам распахнул ее и, уже в тамбуре, услышал, как секретарша ахнула:
— Куда вы?..
Когда из-за дверей, даже двойных, целый час не слышно ни звука — поневоле решишь, что за этими дверьми, в кабинете, сидит один человек, хозяин этого кабинета, и занимается каким-нибудь важным делом: ну, скажем, составляет доклад или читает письма трудящихся и красным карандашом пишет на них резолюции. Можно еще предположить, что там, за дверьми, сидят два человека: они ведут неторопливую беседу, обсуждают какое-нибудь намеченное мероприятие или составляют черновой проект.
Но когда распахнешь двери, из-за которых целый час не доносилось ни звука, и вдруг увидишь, что в кабинете полным-полно людей, что в этом просторном кабинете председателя райисполкома сидит человек двадцать, — тут, конечно, растеряешься и даже поразишься.
В кабинете председателя райисполкома сидело человек двадцать. За широким письменным столом сидел сам председатель Джегорского райисполкома Ф. М. Каюров, а за длинным столом, поставленным впритык к столу председателя, сидели еще какие-то люди, по виду — руководящие товарищи. А на диване и вдоль окон тоже сидели какие-то люди — менее руководящие на вид.
И все они, едва Николай Бабушкин распахнул дверь кабинета, обернулись к нему и теперь смотрели на него — кто с недоумением, кто с неодобрением, кто с неподдельным интересом.
Сам председатель райисполкома Ф. М. Каюров нахмурил брови и, похоже, собирался рявкнуть. Но сдержался. Не рявкнул. Он оглядел мельком оленью куртку Николая, его валенки, длинноухую шапку, которую Николай держал в руках, и не стал рявкать. Неудобно все-таки рявкать на посетителя в присутствии стольких людей. Показывать дурной пример.
— Здесь идет заседание исполкома, — сдержанно сказал председатель.
Когда Николай Бабушкин ворвался в этот кабинет и увидел, сколько здесь сидит народу, и почувствовал на себе все эти взгляды — недоуменные, суровые, иронические, — он очень смутился, даже дух у него перехватило от смущения. Но, услыхав сдержанное замечание председателя о том, что здесь идет заседание исполкома, он еще больше смутился и окончательно сник. Вот уж стыдобушка… Столько людей сидит здесь, в кабинете, и не просто сидят, а у них, оказывается, заседание исполкома и, может быть, у них повестка дня на сорок пунктов — до утра не исчерпаешь, а он тут врывается как полоумный, дверьми стучит, отвлекает внимание…
Ему бы извиниться — мол, прошу прощения, не знал, дескать, что тут столько людей и что идет заседание исполкома; ему бы соврать легонько — ах, мол, извиняюсь, ошибся дверью, думал, что это — на улицу; ему бы просто, не говоря ни слова, повернуться через левое плечо и ретироваться — чего уж тут отнимать у людей драгоценное время для извинений и всякого вранья…
Но вместо этого Коля Бабушкин, весь красный от смущения, застыл на пороге кабинета, встал как вкопанный. Он не знал, куда глаза девать, и поэтому переводил растерянный взгляд с одного лица на другое.
Большинство лиц было ему совершенно незнакомо. Но было здесь и несколько знакомых лиц.
Во-первых, лицо Даниила Артемьевича Лызлова — секретаря Джегорского райкома партии. Ему было знакомо это лицо: худощавое, изъеденное крупными морщинами, скуластое, лобастое, оснащенное огромными очками. Он запомнил это лицо с тех пор, как Даниил Артемьевич Лызлов приезжал на Пороги смотреть строительную площадку — еще осенью. Тогда секретарь райкома со всеми рабочими поздоровался за руку, в том числе с Николаем Бабушкиным. И очень дотошно обследовал строительную площадку, где предполагалось возводить поселок буровиков.
Так что Николай сразу узнал среди сидящих в кабинете людей секретаря райкома партии Лыз-лова. И Лызлов, между прочим, тоже внимательно смотрел сейчас на Колю Бабушкина, и за стеклами его очков почему-то прыгали живые, смешливые огоньки.
И еще одно лицо тотчас опознал в кабинете Коля Бабушкин. На диване, уютно так оперевшись о плюшевый валик, сидела она. Та самая девица с озорной лохматой головой, которую он сегодня утром повстречал в коридоре гостиницы, у титана. Которая была в штанах. Только сейчас она в обыкновенной юбке и черном шерстяном свитере, хотя и к этому свитеру прицеплена какая-то брошка. И голова все равно лохматая.