Молодо-зелено
Шрифт:
Но ты, Коля Бабушкин, не выступал на очередной сессии. Ты там только сидел. И ушами хлопал.
А тебя не затем выбирали в депутаты, чтобы ты хлопал ушами. Понял? Не затем, чтобы ты на других оглядывался… Зеленый ты еще государственный деятель, Николай Бабушкин!)
Услышав все эти обидные слова, которых ему никто не сказал, Николай покраснел и насупился.
Но тут его слуха коснулись другие слова:
— …мы с гордостью называем имена тех, кто своим самоотверженным трудом обеспечил решение задачи: бригадира Николая
(А может быть, Федор Матвеевич Каюров уже осознал, что он консерватор, бюрократ и вообще… Осознал — и решил исправиться. Пока его не турнули из председательского кресла. Что ж, пусть исправляется — нельзя отнимать у человека такую возможность…
И стоит ли сегодня — в такой торжественный день — задавать оратору каверзные вопросы, портить всем настроение?)
Николай ткнул локтем Черномора Агеева, стоящего рядом с ним — по другую сторону. Заметил, дескать? Про тебя сказано. Гордись. Не тем гордись, что тебя в речи назвали, а тем гордись, что тебя назвали монтажником. Такое звание не каждому дано.
— Ты куда теперь? — вполголоса спросил Николай,
— Не знаю… Мне бы на какую-нибудь временную работу устроиться. Как эта была.
— А почему на заводе не остаешься?
— Они велят договор заключать. На три года. А я вызова жду, теперь уж — со дня на день…
Николай не стал дальше расспрашивать. Он ведь знал, какого вызова ждет этот парень. Совсем молодой еще парень, который три месяца назад был круглым сиротой, а теперь стал монтажником. Хороший парень, старательный… Только зря он так крепко надеется, что его обязательно со дня на день вызовут телеграммой и пошлют на Луну. Это ведь не в Хабаровск лететь: купил билет — и лети. Это дальше Хабаровска. И надо полагать, что туда, на Луну, не всех подряд посылают, а с разбором. Не всякого, кто заявление настрочит. Эдак всякий настрочит заявление — и садись в ракету. Может, туда вообще не по заявлениям посылают…
Николай так прямо и сказал Черномору Агееву:
— Может, туда не по заявлениям посылают?
В ответ на это Черномор Агеев снисходительно усмехнулся, расстегнул нагрудный карман, достал из кармана тощий бумажник, из бумажника вынул комсомольский билет в серой корочке… Коля Бабушкин подумал, что он ему сейчас опять свою справку будет показывать. Но Черномор Агеев вместо справки развернул газетную вырезку — портрет…
Курносый парень. Брови скобочками книзу. Губы скобочками кверху.
Всем знакомый парень. Юра Гагарин. Юрий Гагарин. Юрий Алексеевич Гагарин. Первый космонавт Земли.
— Он тоже по заявлению, — сказал Черномор Агеев, пряча бумажник в карман.
Что верно, то верно. Николай еще раз — искоса, оценивающе — посмотрел на Черномора. Ростом невысок, худощав, жилист. И тоже курнос… Вот поди уследи за такими курносыми! Сегодня он тут рядом стоит, и ты его локтем в бок пихаешь. А завтра — глядишь — топает по красной
— Выпуск керамзитовых блоков, — продолжал между тем Каюров, — позволит нам внедрить индустриальные методы строительства, освоить передовую технологию…
— …если говорить откровенно…
— Можете говорить откровенно… Николай прислушался. Рядом с ним стоял Черемных. А рядом с Черемныхом стояла Ирина. Это они — шепотом, чтобы не мешать оратору, — переговаривались между собой.
Если говорить откровенно, — слышался шепот Ирины, — то ваши керамзитовые блоки тоже устарели. Нужны новые материалы: стеклокералит, пенопласт…
Ну, эта покоя никому не даст.
Николай вспомнил, как тогда, зимой, на заседании исполкома, она дралась за проект Черемныха, за керамзитовые блоки — отчаянно дралась. И вот, пожалуйста, еще не успели первую партию блоков проводить с музыкой, а она уже недовольна. «Устарели». Подавай ей пенопласт.
И нет никакой надежды, что, заполучив пенопласт, она уймется.
— Поймите наконец, что стены здания не должны иметь несущей функции! — слышался воинственный шепот. — Только — ограждающую функцию…
Не уймется.
Николай украдкой взглянул на Черемныха. Лицо его в профиль — неподвижное, суровое — было как вычеканенное. Как на памятной медали.
Загремели аплодисменты. Медно рявкнули трубы.
Каюров, улыбаясь, спустился с трибуны. Он подошел к Черномору Агееву, похлопал его по плечу. Подошел к Николаю, крепко его обнял. Подошел к Черемныху, троекратно с ним облобызался.
Так он дошел до Ирины Ильиной. Замялся, не зная, как с ней поступить: то ли по плечу похлопать, то ли обнять, то ли облобызаться на радостях…
— Федор Матвеевич, вы подписали письмо? — спросила Ирина.
— Какое письмо?
— Относительно, денег на строительство моста.
— А-а, насчет моста… Нет, Ирина Петровна, Есть дела неотложней. Нам сейчас озеленять ся надо. Это, кстати, и ваша забота — озеле няться…
(«Турнём», — окончательно решил Коля Бабушкин.)
Каюров перевел внимательный взгляд с Ирины на Николая. С Николая опять на Ирину. Сказал ей со значением:
— Вы уж там не задерживайтесь, на Порогах…
И лукаво подмигнул Черемныху.
До свиданья, город Джегор!
Вот и убраны сходни. Вскипела вода за кор-мой. «Ду-ду-ду», — просигналила «Нельма», выходя на фарватер.
«Бу-бу-бу», — дальним эхом отозвался оркестр.
И не так чтобы очень долго мимо правого берега скользили дома, заводские цехи, эстакады, заборы, бензобаки… Невелик еще город.
Вот и крайняя улица. Да и улицы-то нет никакой — пустырь. Но над пустырем вознеслись башенные краны, во все стороны света нацелив свои стрелы. И у самой земли, у нулевых отметок, у котлованов и фундаментов — было видно — копошатся люди.