Молодость без страховки

Богданова Анна Владимировна

Наша героиня и внешность отца не потрудилась описать – стыдно ей вдруг отчего-то стало. Не поведала она знаменитому в своих кругах английскому режиссёру, что Владимир Иванович из-за роскошной вьющейся иссиня-чёрной шевелюры в сочетании с выпуклыми, чёрными же, всегда готовыми к наступлению глазами очень напоминал демона с полотна Врубеля...

Мадам Дроздомётова сразу перескочила к эпизоду знакомства собственных родителей:

– Моя мать долго не подпускала его, сомневалась, считая невозможным привести Гаврилова в перенаселённую девятиметровку – ведь у отца-то своего угла не было. И потом, он младше её был на десять лет... Но после инцидента на профсоюзном собрании она поняла, что любит его без памяти, и в конце концов сдалась.

– Любопытно, любопытно! Это что ж такое нужно сделать, чтобы покорить женщину?! – с нескрываемым

интересом спросил Щёткин, и тусклые глаза его заблестели.

– Моя родительница была не только кассиром на часовом заводе, но ещё и активным членом месткома. В тот роковой день почти все сотрудники сидели в актовом зале – мамаша вещала с трибуны. Она распределяла путёвки на Черноморское побережье. На собрании творилось ужас что! Путёвок было десять, а желающих отдохнуть – сорок человек. И когда накал страстей достиг своего апогея, двери актового зала распахнулись, и внутрь на четвереньках вполз мой папаша. Он елозил на карачках по рыжему паркету, неумолимо приближаясь к объекту своей любви. Изо рта у него шла пена. Все подумали, что он эпилептик, хотели «Скорую» вызвать, потом чуть не побили его, потому как решили, что он использует свою болезнь с целью получения путёвки. Но отец уж почти дополз до моей матери... Она бросилась к нему навстречу, он припал к её знатной груди, и оба в тот момент ощутили неземное блаженство. Пена, которая обильными шматками стекала на мамин серый костюм, оказалась обыкновенным хозяйственным мылом – он специально разжевал его, чтобы её разжалобить. В тот день она приняла решение и всё-таки привела Гаврилова в перенаселённую девятиметровку.

– Значит, чтобы завоевать сердце женщины, нужно нажраться хозяйственного мыла? – поразился Щёткин. – Извините, пожалуйста, что перебил. Что же, что же было дальше?

– А через три года появилась я, – сказала Дроздомётова и замолчала.

Ей показалось, что за окнами стало чуть светлее, что скоро наступит утро, надо бы пообщаться с дочерью, вместо того, чтоб пересказывать содержание второго тома своих мемуаров. Но...

Дочери, видимо, было не до неё. Она сидела и внимательнейшим образом слушала Остапа Ливоновича – неутомимого оратора, который вот-вот грозил переплюнуть великого ритора всех времён и народов, кубинского президента и премьер-министра.

Снизу, из-под стола, раздавался дружный заливистый храп в два голоса.

Вероника Бубышева, лёжа ничком на стульях, бурно выясняла во сне с кем-то отношения (не иначе как с Ларионом); её переживший липосакцию живот переросшим астраханским арбузом торчал из огромной щели между составленных стульев...

– А потом? Сэр Джон крайне заинтересовался вашей историей, он понимает, конечно, что всё это нужно не слушать, а читать, но всё же просит вас рассказать, что стало с Зинаидой Матвеевной, Гавриловым, воровкой Екатериной, плакатисткой Милочкой, с вами, в конце концов! – живо перевёл Феофилакт требование мистера Баскервиля.

– Поначалу мы все жили в девятиметровке. Геня (если вы помните, это мой сводный брат-придурок) поддался дурному влиянию и попал в скверную компанию воров-малолеток. Сначала он, наверное, это назло матери делал. Ну, за то, что та привела моего папашу, а потом втянулся незаметно... И говорил он так чудно! – вроде на русском языке, а ничего не поймёшь. Потом родители развелись... Мы переехали в двухкомнатную квартиру, с папашей я стала видеться по выходным.

В новой школе... – с блаженной улыбкой на устах говорила Аврора Владимировна, – у меня случилась любовь. Любовь первая, чистая, платоническая... С однокашником. Но, знаете ли, самая сильная! Не поверите, но вот сейчас, уж почти прожив свой век, я понимаю, что это и была любовь всей моей жизни... Его звали Вадиком Лопатиным, мы долго дружили с ним, но потом он уехал с родителями в Мурманск, и я больше никогда его не видела. Знаете, что он подарил мне на прощание? Фигурные коньки. Да... Разбил копилку и все деньги на них потратил! Сумасшедший! – с нескрываемой нежностью сказала она, вспомнив ясные голубые глаза Вадика, но тут же, словно очнувшись, затараторила так, будто ей надоела собственная история и она хотела поскорее её завершить: – В восемнадцать лет я вышла замуж за Юрку Метёлкина (он учился в параллельном классе), родила Аришеньку, – и мадам Дроздомётова с гордостью кивнула в сторону одарённой дочери. – Вышла по любви, но, видите ли, сэр Джон, после армии Юрик очень изменился – стал грубым, жадным. Он настоял, чтоб

я устроилась в одну из самых фешенебельных гостиниц того времени, и в нём вдруг пробудилась такая неистовая ревность, что он стал всюду следовать за мной, поджидать... Как тень. Не хочется хвастаться, но у меня всегда было море поклонников... – между делом заметила наша героиня, смущённо потупив взор.

– О! Это неудивительно! Мистер Баскервиль поражён вашей красотой! – искренне воскликнул Феофилакт.

– Да ну что вы! Господь с вами! Какая уж теперь красота! Ничего не осталось! – Аврора Владимировна вздохнула с печалью и поспешила продолжить повесть свою, поскольку комплименты последнее время не приносили ей радости – скорее конфузили, да и только. – Вскоре муж мой начал пить, а уж когда я своими глазами увидела, как он изменил мне, то развелась с ним, забрала дочь и ушла жить к матери. Терпение моё лопнуло! – с горечью воскликнула мадам Дроздомётова, а сэр Джон понимающе закивал головой.

– Мистер Баскервиль поражается, как можно изменить с кем-то такой очаровательной, умной женщине! – ввернул Щёткин.

– Спасибо, спасибо вам, дорогой, за поддержку, – кротко сказала Аврора Владимировна. – Трудное было время. Всё на меня сразу навалилось – и развод, и на работе, в гостинице, проблемы... Оклеветали меня, сэр Джон, ох как гнусно оклеветали! – и она с чувством незаслуженно поруганного собственного достоинства покачала головой. – Меня обвинили в воровстве. Но, в конце концов, правда восторжествовала – истинную виновницу нашли. Я же уволилась по собственному желанию и уже через день устроилась на новую работу в представительство одной из республик, некогда входящих в состав Закавказской Федерации. Мне помог туда устроиться Фазиль Маронов – знаменитый, талантливейший певец, который долгое время жил в гостинице на этаже, где я дежурила.

– Сэр Джон спрашивает, не тот ли это Маронов с чудным, просто потрясающим баритоном, что приезжал в 1977 году в Лондон с концертами?

– Да, да, наверное. Он был очень, очень знаменит в то время.

– Мистер Баскервиль говорит, что когда он пел после концерта в ресторане для кучки избранных людей, в числе которых сэру посчастливилось быть, то от силы голоса певца дрожали стёкла в окнах, хрустальные люстры на потолках и бокалы на столах! Вот что это был за голос!

– Да, да. Сдаётся мне, что мы говорим об одном и том же человеке, – подтвердила мадам Дроздомётова и закончила свой многочасовой рассказ тем, что в этом самом представительстве, куда ей любезно помог устроиться знаменитый Фазиль Маронов, в неё без памяти (и что самое удивительное – с первого взгляда) влюбился заместитель посла – некий Эмин Ибн Хосе Заде. И если для нашей героини любовь всей жизни заключалась в Вадьке Лопатине, то для зампреда Эмина Хосе не только любовь, но и вся жизнь, весь смысл существования стал содержаться в ней, двадцатипятилетней Авроре. – На этом, собственно, я и остановилась во втором томе своих мемуаров. В третьей книге читатели узнают о моей новой жизни: о новой работе, новой квартире, новых знакомствах и поклонниках. Впрочем, зачем я вам это рассказываю? – удивилась мадам Дроздомётова. – Напишу, и прочитаете, а то неинтересно будет!

– Вы потрясающая, просто потрясающая женщина! Неповторимая! Таких, как вы, больше нет! И судьба... Какая у вас интересная жизнь, говорит сэр Джон. Он изумлён, восхищён, поражён! Он очень хочет помочь вам, Аврора Владимировна!

– Я тронута, – растаяла мадам Дроздомётова, сердечно пожав руку мистеру Баскервилю. – Вот уговорите Ариночку поехать с вами в Лондон, и душа матери наконец-то обретёт покой!

– Это само собой разумеется, утверждает сэр Джон. Арину Юрьевну он непременно убедит отправиться с ним – для этого он останется здесь ещё на день. Но мистер Баскервиль желает помочь непосредственно ещё и вам.

– В чём же? – растерялась наша героиня, а Щёткин принялся переводить эмоциональную речь англичанина.

– Сэр Джон предлагает вам издать мемуары в Лондоне, естественно, переведя их на английский язык. Ваша история крайне заинтересовала его, и он понимает, что то, о чём вы рассказали сегодняшней ночью, лучше не слушать, а читать. Он просит дать ему ваш телефон. По приезде в Москву мы с вами свяжемся, оформим передачу текстов у нотариуса, а уж потом сэр Джон будет сам заниматься их продвижением у себя на родине под вашим чутким руководством посредством международной телефонной связи или электронной почты. У вас есть Интернет, Аврора Владимировна?