Молодость Мазепы
Шрифт:
Мазепе ничего не оставалось возразить на эти слова, да и кроме того он знал, что никакие возражения не будут приняты его властолюбивой матерью.
Начались поспешные сборы. Все делала сама пани: она отобрала из замковой команды десять самых верных и отважных казаков, а к ним еще додала и деда Лободу, выбрала из табуна лучших кровных лошадей и для казаков, и для самого Мазепы, отобрала еще для сына самое лучшее оружие и самые дорогие одежды.
— Пусть видят, сыну, — говорила она Мазепе, прижимая с гордостью его голову к своей груди, — что ты с деда и с прадеда шляхтич и казак.
К утру все сборы были готовы.
— Помни, сыну, всегда завет своего батька, — произнесла она, складывая руки на его голове. — Не прислуживайся никому, а служи лишь отчизне, карай всякого за измену ей. Мазепа прижался к ее руке, а пани продолжала дальше:
— Не отступай никогда от своего русского письма, своего родного языка, честных и «поштывых» обычаев наших, а главнее всего — своей веры. Ты один у меня, — произнесла гордая женщина, горячо прижимая к себе сына, — но хочу тебя лучше мертвым увидеть, чем уронившим нашу предковскую славу!
Через полчаса обоз Мазепы уже выезжал со двора.
Мазепа еще раз попрощался с матерью, еще раз пообещал ей присылать о себе известия и, поклонившись всем слугам, вскочил на коня и поскакал по спущенному подъемному мосту. Едва только конь его ступил на землю, как снова заскрипели железные цепи, мостовничие подняли мост и суровый замок принял снова свой неприступный вид.
Выехав из замка, Мазепа повернул сразу налево на дорогу, извивавшуюся по склону горы вниз и ведшую через густой лес, который покрывал всю низину, окружавшую с той стороны замок. Присоединившись к обозу, он оглянулся назад, чтобы еще раз взглянуть на свое родное гнездо.
Замок сурово господствовал над всей окрестностью. С этой стороны высокий холм, на котором стоял он, мог уже назваться горой, урезанной к речке отвесным обрывом, узенькая речонка обнимала словно кольцом эту зеленую глыбу земли с каменным муром, с открытыми жерлами пушек, глядящих из узких амбразур, с высокой, уже посеревшей от времени. сторожевой башней и двумя меньшими «вежамы».
На башне теперь стояла его мать, опершись рукой на длинное горло «гакивныци», и следила своим зорким взором за удаляющейся фигурой сына. Мазепа сбросил шапку и махнул ею несколько раз. Приветствие его было замечено, так как из окна башни высунулась рука и также махнула белым платком.
Несколько раз оглядывался Мазепа и все еще видел свою мать.
Было еще раннее утро, когда на пятый день своего путешествия Мазепа прибыл наконец в Чигирин.
Первое, что поразило его в замке — это множество татар, а также турецких янычар, сновавших по замковому двору: одеты они были в дорогие одежды; догадаться было легко, что они составляли свиту каких-то знатных особ. К гетману было еще рано являться, а поэтому, устроив своих люде, Мазепа первым долгом отправился к Кочубею.
Молодой подписок гетманский сидел еще в своей светлице и старательно занимался бритьем своего полного подбородка, но при виде Мазепы он быстро вскочил с места и веселым возгласом: «А, пане ротмистре, слыхом слыхать, видом видать! — заключил Мазепу в свои объятия. — Ну что, нашел свою казачку-наездницу?
— А, ну ее! — усмехнулся Мазепа, отирая с лица следы мыла, оставшиеся от дружественных поцелуев Кочубея. — Расскажи-ка мне лучше, что это у вас здесь новенького, откуда з гости в белых намитках? [24]
— А
Через несколько минут собеседники сидели друг перед другом за двумя келехами подогретого пива; на тарелке подле каждого из них лежали еще тоненькие ломтики черного хлеба, поджаренного в масле.
24
Белая кисея или тафта, спускающаяся с чалмы сзади.
— Вот видишь ли, без тебя тут у нас переделалось немало дел, — говорил Кочубей, отхлебывая маленькими глотками теплое пиво. — Хотя ляхи и заключили мир в Стамбуле, да «пиймалы облызня» [25] в Бахчисарае.
— Я так и знал.
— Еще бы, сухая ложка, говорит и наша пословица, рот дерет, а они вздумали татарву «обицянкамы» кормить! Другая новость не хуже этой: Москва велела Бруховецкому, пока что, вместе с запорожцами татар воевать: думала верно, что налякает этих голомозых и те запросят миру, а оно вышло не так: голомозые решили лучше побрататься с нами, да ударить разом на общих врагов. Гетман присягнул перед ханом, что не будет служить ни Польше, ни Москве, а вместе с ордою воевать станет и ляхов, и москалей. За это и хан обещал нам прислать тридцать тысяч орды, со своими братьями — султаном Нурредином, Мамет-Гиреем и Саломет-Гиреем.
25
Нагрелись, получили шиш.
— Вот оно что! — протянул Мазепа, — значит татары на союз уже согласились.
— И магарыч запили.
— А что же думает теперь гетман?
— А этого не знаю, — говорят, думает разделить войско на две части. Да он посылал за тобой?
— Посылал.
— Ну, значит, ты ему на что-нибудь особое надобен.
— Гм… гм!.. — Мазепа подкрутил свой ус и произнес, смотря в сторону: — Что же еще нового?
— А вот приезжал опять Самойлович… Говорю тебе, Мазепа, дело между ним и гетманшей уже будто не на жарт идет.
И Кочубей передал Мазепе, как приезжал Самойлович, как он снова сидел по целым дням у гетманши, как сама гетманша стала вдруг весела и довольна, а «выхованка» ее Саня загрустила, словно в воду опущенная: она-де хоть и простая девушка, но с добрым сердцем и гетману предана.
Еще много новостей передавал Кочубей Мазепе, последний слушал его рассеянно: теперь его занимал вопрос гораздо большей важности. Зачем призвал его так экстренно Дорошенко? Примет ли он его предложение или нет, и может ли выйти что-нибудь из задуманного им, Мазепою, дела?
Попрощавшись с Кочубеем, он отправился в самый замок. В приемном покое он увидел важного турецкого агу и одного из татарских мурз, свиты которых, очевидно, и встретились ему во дворе. Гетман встретил Мазепу чрезвычайно радостно.
— Ну, любый мой ротмистре, — произнес он приветливо, указывая Мазепе на место против себя, — теперь настало тебе время оказать великую услугу отчизне и показать нам свой светлый разум и «эдукацию».
Мазепа поклонился на ласковые слова гетмана, а гетман продолжал дальше: