Молот и «Грушевое дерево». Убийства в Рэтклиффе

Джеймс Филлис Дороти

«Воскресенье, 2 февраля 1812 г.

Благодаря полученным мною вчера уликам я решил, что Эбласса следует вечером освободить из заключения. Я убежден, что убийство Уильямсонов совершили двое, и показания, на которых я строю свое суждение, заставляют меня поверить, что сообщник Уильямса был ниже Эбласса ростом. Этот сообщник если и не участвовал в деле сам, то помогал преступнику или находился во время убийств рядом с домом. Харт еще за решеткой, и мне трудно решиться его отпустить. Откровенно говоря, я сильно подозреваю, что он причастен к преступлениям и тем или иным образом помогал убийце Марров, хотя, разумеется, это будет трудно или даже невозможно выяснить. Я доказал, что многие моменты в его утверждениях полностью не соответствуют действительности. Он сообщил и продолжает на этом настаивать, что с вечера пятницы (когда, как известно, он работал в доме Марров) он больше мистера Марра не видел. Однако у меня имеются показания некоей дамы, которая утверждает, что в субботу после девяти вечера (перед тем, как произошли убийства) заходила в лавку Марра. Туда же в это время заглянул Харт и, несмотря на поздний час, попросил разрешения закончить работу, на которую, как она поняла из его

слов, он был нанят. С тех пор даме случалось его видеть, и она не сомневается, что когда была в лавке Марра, туда заходил именно Харт. И что очень примечательно, нес на плече то ли мешок, то ли корзину с инструментами, которые ему не пригодились, но таким способом, как я полагаю, доставил молот туда, где он мог потребоваться Уильямсу. Усиливает подозрение то, что он вернулся домой в то же время, что и Уильямс (в час ночи). Харт утверждает, что на следующий день (в воскресенье) допоздна не выходил из дома и лишь вечером перешел улицу, чтобы купить спиртного в “Грушевом дереве”. Однако два уважаемых свидетеля, с которыми Харт недолго вместе работал, так что они не могли перепутать его с кем-то другим, показали, что видели его у дома Марра в десять утра. Когда они проходили мимо, он поздоровался с ними, дотронувшись рукой до шляпы. Харт категорически утверждает, что весь следующий день (понедельник) работал на постоялом дворе “Крукт биллет”. Однако хозяин показал регистрационную книгу и поклялся, что в тот день Харт не выполнял для него никаких работ и не получал оплаты. Убивал ли Уильямс один или с сообщником, но у меня имеются надежные свидетельства, что точно в то время двое или больше мужчин скрылись через проход дома на Пеннингтон-стрит. Короче говоря, из всех лиц, взятых когда-либо под стражу на основании веских подозрений, именно Харт совершенно заслуженно находится за решеткой».

Это письмо – один из самых любопытных документов в данном деле. Оно демонстрирует, как терпеливый и рассудительный Грэм становится нерешительным и непоследовательным, что более характерно для магистратов Шэдуэлла, а не для человека с Боу-стрит. Возможно, его начали покидать силы и давали знать первые симптомы грядущей смертельной болезни. Разумеется, на Грэма со всех сторон давили, и он сознавал, что на карту поставлена его репутация. Райдер же со своей стороны по письму Грэма не мог не заключить, что расследование вперед не продвинулось, и наверняка заметил, сколько в этом письме непоследовательности, упущений и не относящейся к делу информации.

Более двух недель Грэм держал Эбласса в кандалах под строгим надзором и вдруг отпускает, не объясняя, почему освобождает главного подозреваемого. Он заявляет о своем убеждении, что убийство Уильямсона совершили два человека, один из которых ростом меньше Эбласса, и вновь не приводит фактов, позволивших ему сделать столь важный для следствия вывод. Одного из преступников, высокого мужчину, видел Тернер. Этот человек не мог быть Уильямсом. Если Грэм прав, что в убийстве Уильямсона замешаны двое, а сообщник арестованного ниже Эбласса, то Уильямс невиновен. Логика хромает, и непонятно, как Грэм, умный человек, этого не видел. Вряд ли он считал, что Тернер, знакомый с Уильямсом, мог не узнать его в такой важный момент.

Грэм, по-видимому, нисколько не сомневался, что Харт виновен, но в письме нет ни слова о самой главной улике против плотника – присутствии в доме Марра стамески. Магистрата больше интересовал вопрос, каким образом преступник заполучил в лавке другое орудие убийства – молот. Однако из письма не явствует, оставил ли Харт мешок с инструментами в доме 29 по Рэтклифф-хайуэй во время предыдущего прихода в девять часов вечера или сопровождал преступника с мешком на плече и уже войдя в дом отдал ему молот или сам напал на жертвы. Неправдоподобно, чтобы Харт оставил мешок заранее утром. В самый занятый вечер недели, убирая помещение, Марр наверняка вынес бы инструменты из лавки, и преступник не мог быть уверенным, что в нужный момент они окажутся под рукой. Обе серии убийств отличались невероятной быстротой. Двери каждый раз оказывались случайно не запертыми на ночь. У Марра – поскольку тот ждал возвращения Маргарет Джуэлл, у Уильямсона, – наверное, потому, что он ожидал, когда сосед Андерсон придет за последним кувшином пива. Убийца скорее всего имел оружие при себе, вероятно, прятал под одеждой. И, оказавшись в доме, тут же яростно напал. Маловероятно, чтобы Харт навьючил на себя мешок или корзину с инструментами, а если и принес на плече, то после убийства забрал обратно, забыв при этом молот и стамеску. Грэм, безусловно, собрал огромный объем улик, уличающий Харта во лжи. Но ложь Харта о его перемещениях в воскресенье и в понедельник не имеет отношения к тому, что произошло поздно вечером в субботу. Письмо Грэма, как ни странно, больше похоже на оправдание, почему он держит Харта в тюрьме, чем на документ с аргументированными обвинениями против плотника.

Этим невразумительным посланием и завершилось расследование. Сбитый с толку и разочарованный Грэм больше не делал попыток найти второго убийцу. 7 февраля Беккетт вернул тексты показаний в Шэдуэлл. Харта, как и Эбласса, отпустили, к тому же незаметно для общественности, так что дата их освобождения нигде не зарегистрирована. Наконец освободили и Сильвестра Дрисколла, и он, вероятно, решил, что удачно отделался – одним лишь выговором Маркленда за неблагоразумное поведение. Этот Дрисколл был скользким типом и проходимцем. Когда его заключение подходило к концу, тюрьма «Колдбат-Филдс» настолько переполнилась, что тюремный чиновник предложил ему перейти в другую камеру рядом с той, где лежал труп Уильямса. «Таймс» по этому поводу писала: «Бедняга воскликнул в приступе ужаса: “Не сажайте меня туда, я там и получаса не проживу”. Его страх был настолько неподдельным, что над ним сжалились и перевели в другую камеру».

Каждый день Хэррисон и Катперсон требовали у властей Шэдуэлла наградные деньги, чтобы, получив их, вернуться в море. Беккетт вызвал Кэппера и Маркленда в министерство, чтобы они помогли составить план распределения наград. К концу февраля деньги были выплачены. Отчет о выплатах сохранился:

«Отчет о распределении денег

в качестве наград лицам, предоставившим информацию или улики относительно недавнего убийства Тимоти Марра и его семьи седьмого декабря прошлого года и Джона Уильямсона и его семьи девятнадцатого числа того же месяца.

Деньги выплачены по указанию министра внутренних дел

Саре Вермилай, первой предоставившей информацию о предполагаемом убийце Джоне Уильямсе, вследствие чего он был арестован, – 30 фунтов.

Роберту Вермилай, опознавшему найденный в доме Марра молот, с помощью которого совершены убийства, – 30 фунтов.

Джону Хэррисону и Майклу Кольбергу, давшим убедительные показания против Джона Уильямса, – по 30 фунтов каждому, итого: 60.

Маргарет Джуэлл, служанке мистера Марра, – 5 фунтов.

Джорджу Олни, ночному сторожу, чье своевременное появление вместе с Маргарет Джуэлл предотвратило разграбление имущества Марра, – 5 фунтов.

Джону Тернеру, жильцу Уильямсонов, который благодаря своему спуску из окна первым дал знать о том, что в доме совершилось убийство, – 5 фунтов.

Шэдрику Ньюхоллу, ночному сторожу, который помог Джону Тернеру во время его спуска из окна, – 5 фунтов.

Джорджу Ругу, еще одному сторожу, принимавшему в событиях активное участие, – 5 фунтов.

Итого 145 фунтов.

Сверх этих 145 фунтов:

Мэри Райс, прачке, которая показала, что на одежде Уильямса была кровь, – 5 фунтов.

Сьюзен Орр, давшей показания под присягой о поведении Уильямса в еще одной ситуации, – 5 фунтов.

Бенджамину Янгу, ночному сторожу, подтвердившему показания миссис Орр и нашедшему у ее дома стамеску, которую впоследствии опознала миссис Вермилай, – 5 фунтов.

Джозефу Холбруку, Джорджу Партриджу, Роберту Брауну, Джону Батлеру, Томасу Робинсону, Ральфу Стоупу, Уильяму Хьюитту, Роберту Уильямсу, полицейским, принимавшим активное участие в расследовании убийств, – всего 80 фунтов.

Чарльзу Хортону из речной полиции Темзы, нашедшему молот в доме Марра, – 10 фунтов.

Итого: 250 фунтов.

Полицейский суд Шэдуэлла

2 февраля 1812 г.

Подписи (Джордж Стори, Эдвард Маркленд, Роберт Кэппер).

Примечание: Во всех газетных репортажах фамилия Вермилай приводится неверно как Вермилло, а фамилия Кольберг переиначивается на английский манер – Катперсон».

Глава десятая

Аргументы для парламента

Зловещее действо с трупом Уильямса и его последующее погребение под булыжной мостовой на Кэннон-стрит, возможно, и успокоили возмущение в Ист-Энде, но нисколько не укрепили доверие горожан к полицейской системе. Тремя десятилетиями раньше мятеж лорда Гордона [21] породил негодование лондонцев против неспособности констеблей и сторожей оградить столицу от неистовства пьяных толп, но в тот раз реакции властей не последовало. Теперь требования изменить ситуацию с новой силой прозвучали по всей стране. В воображении людей случившееся на Рэтклифф-хайуэй казалось еще страшнее благодаря стечению обстоятельств: темные декабрьские ночи, убогие улочки, отвратительная жестокость убийств, внезапность, с которой убийца нападал, а затем неслышно исчезал, и, наконец, провоз по городу восьмого трупа – все это наполнило горожан ощущением незащищенности. И этот страх был несравненно больше того, что им грозило на самом деле.

21

Антикатолические массовые беспорядки в Лондоне 2–7 июня 1780 года, ставшие самыми разрушительными в Англии в XVIII веке.

Спонтанная реакция в масштабе целой страны не имеет аналогов в нашей истории и сравнима лишь с теми потрясениями, какие испытали США после убийств Кеннеди и Лютера Кинга. Природа последних преступлений и социальный вес жертв совершенно иные, но психологическая реакция общества удивительно сходна. В Англии так же, как много лет спустя в Америке, люди поняли: если общество не способно предотвратить такие гнусные преступления, следовательно, оно гниет изнутри. «Недавние зверства характеризуют нашу нацию как сборище диких варваров», – писал У. Уиньярд, излагая свои мысли по поводу совершенствования полиции Джону Беккетту, тогдашнему заместителю министра внутренних дел. Многие высказывали подобные суждения. В трехстах километрах от Лондона, в Кусуике, Роберт Саути делился с Невиллом Уайтом, человеком, с которым состоял в переписке, сутью того, что вызвало в нем волну переживаний и самокритики:

«В нашей стране теперь только и говорят, только и думают об ужасных убийствах, наградивших клеймом позора не только полицию, но и всю землю, где мы живем, и саму человеческую натуру. Никакие обстоятельства, не касающиеся непосредственно моей персоны, никогда меня так не волновали. Я бывал более задет, сильнее потрясен, но никогда чувства страха, негодования и удивления не перемешивались с сознанием незащищенности, которое общество на данном этапе развития доселе не испытывало. И еще с пониманием, насколько унижен наш национальный характер. Я давно сознавал, что требуется совершенствование полицейской системы, и надеюсь и верю, что последние чудовищные события заставят принять меры к тому, чтобы полиция стала такой же бдительной, как в Париже. Не может быть слишком строгих полицейских законов, и легко доказать, что чистейший абсурд считать, будто полиция несовместима с английскими свободами».

Саути четко формулирует суть спора, предмет которого не изменился за пятьдесят лет. Каким образом может сосуществовать эффективная полицейская система с традиционными английскими свободами? Англичанам были известны только французские полицейские силы, и они считали их орудием вооруженного террора. Не многие решались выступать за реформы из опасения, что они повлекут за собой установление тирании. Вот почему 27 декабря, во время наивысшего взлета страха на Рэтклифф-хайуэй, Джон Уильям Уорд мог написать своему другу: «В Париже превосходная полиция, но, по мне, лучше пусть раз в три-четыре года режут с полдюжины глоток на Рэтклифф-хайуэй, чем терпеть визиты полицейских в свой дом, соглядатаев и прочие изобретения Фуше».