Момент
Шрифт:
Я срезаю кожу на подушечке пальца хлебным ножом.
Я получаю немецкий телефонный номер.
В первый вечер в городе я ем одна в турецком ресторане, смотрю на привлекательных мужчин, проходящих мимо, и думаю, что приняла правильное решение. Я рассчитываю, что здесь у меня больше шансов на романтические отношения, чем на острове.
В первый день, исследуя город, я пытаюсь заказать еду в кафе на немецком, но мне отвечают на английском. После этого я почти не пробую снова. Мне говорили, что выучить немецкий одновременно просто и сложно.
Я знаю, что в Берлине высокий уровень грунтовых вод, аномальная высота над уровнем моря. Город построен на нестабильных почвах, постепенно уходящих под воду. Я иду посмотреть на кусок бетона – Schwerbelastungsk"orper, «объект для создания тяжелой нагрузки», огромный двенадцатитонный цилиндр, установленный при Гитлере в 1941 году, чтобы проверить, насколько его затянут местные болотистые почвы.
Первый месяц я снимаю комнату в Нойкельне, на юго-западе Берлина, в одном из самых многокультурных и бедных районов. В комнате кровать-чердак, и я сплю под потолком. Арендодатель живет здесь же. Он всегда здесь, в смежной комнате, заставленной цветами.
В первые недели у меня нет ни планов, ни друзей. Я пытаюсь заполнить свои дни чем-то значительным и задаюсь вопросом, правильно ли поступила, приехав сюда. Я пытаюсь быть открытой всему неожиданному, освободить пространство для волшебства. Я читаю книги об истории города. Я много хожу, исследуя ассортимент закусок в маленьких магазинчиках, наблюдая за людьми. Вокруг звучит иностранная речь. В повседневной жизни здесь царит легкая непринужденная атмосфера общественного быта, противоречащая стереотипам о немецкой пунктуальности и порядке. В городе полно публичных пространств, – парки, тротуары, площади, набережные, – где люди могут проводить время, ничего не покупая. Здесь хорошо быть безработным.
Часто эта свобода – этот недостаток ответственности – оказывается преимуществом и порождает легкость. Я могу заботиться о себе, быть эгоистичной и спонтанной. Но очень часто я боюсь, что мое одиночество уже перезрело, особенно когда позади длинный день, губы на вкус как клей, я очень долго молчала и даже не уверена, что существую, – в такие моменты я ищу что-то или кого-то, что могло бы меня заземлить.
Мы далеко от моря, велосипеды здесь не ржавеют. Меня подташнивает, и я не могу говорить.
Я начинаю встречаться с людьми, с которыми меня познакомили наши общие друзья.
Б, британка, учится в магистратуре, пользуясь тем, что образование в Германии бесплатное. Как и множество ее друзей, она работает неполный день на горячей линии, отслеживая потерянные заказы еды навынос. Она сыщик, раскрывающий дела о пицце.
Б, американка, устроилась няней и учится немецкому у маленьких детей.
Б живет в большой марксистской коммуне, где жильцы каждую неделю собираются на пленум, чтобы обсудить еду и уборку.
Б переехала сюда, чтобы стать диджеем, но с недавних
Я звоню Б, когда подхожу к кафе, о котором он упоминал. Сейчас его там нет, но он любезно предлагает встретиться в другой день. Нажав отбой, я, к своему удивлению, начинаю плакать. В разговоре с ним я вела себя как обычно, но это многое для меня значит. Просить новой дружбы тяжело. Можно изменить свое будущее и найти любовь всего за один день или благодаря принятому приглашению – но чаще всего это ни к чему не ведет. У меня скручивает живот. Я полностью открыта, моя надежда долго держится на плаву, но я не знаю, сколько еще смогу так протянуть.
Я нахожу хорошую фалафельную, из которой можно смотреть, как на Ораниенштрассе садится оранжевое солнце. Сидя на террасе, я чувствую скорое приближение зимы. В конце улицы, за переходом у мечети, толпится много людей. Поезд линии U1 проезжает мимо и выдувает пепел из пепельниц. Я смотрю на панков под мостом.
Мимо проходит странная женщина, которую я уже видела несколько раз: она как будто укутана в рулоны ткани. Они напоминают обшивку.
Я проверяю свои космические приложения. Сегодня корабль НАСА, стартовавший девять лет назад, впервые достиг Плутона. Он пролетел больше восьми миллиардов километров. Фотографии и данные, собранные за время наблюдений, могут вернуть Плутону статус планеты. Названия спутников Плутона – Харон, Стикс, Никс, Кербер и Гидра – действуют на меня успокаивающе. Наша солнечная система продолжает работать, движение небесных тел в огромных масштабах времени и расстояний оберегает нас и удерживает на месте.
Я гуляю по Нойкельну, Кройцбергу и Митте в юбке из легкой прозрачной ткани и с красной замшевой сумкой. Каждый девятый разговор, который я слышу, на английском.
Я прихожу в ночной клуб, почему-то открытый днем. Я захожу, никто меня не останавливает, и я недолго танцую в одиночестве под зеркальным шаром.
Я регистрируюсь в своем муниципалитете, чтобы стать официальным резидентом и получить сертификат, который позволит мне работать. Когда я говорю, что я британка, из Евросоюза, вопрос решается очень быстро.
Я хожу на встречи анонимных алкоголиков для англоговорящих людей, и там полно путешествующих американских бизнесменов. Когда кто-то из них говорит, что «пал ниже некуда», их истории не страшнее, чем обычная ночная тусовка в английском городе. Я думала, что там-то найду друзей, но некоторые люди кажутся мне странными. Они ходят на собрания пять раз в неделю и говорят о некоторых приглашенных спикерах так, будто те поп-звезды.
Мне часто снятся киты, хоть я и видела их только однажды.
Меня приглашают на концерт в музыкальной школе. Я опаздываю, сажусь на лестнице, не слыша музыки и не чувствуя с ней контакта, а потом рано ухожу. Никто так и не узн'aет, что я была там. Я часто чувствую себя так в этом городе: оторванной от всех, лишней, невесомой.
По пути домой в метро я еду в одном вагоне с мужчиной в шапке из енота, модным готом из «Бергхайна» с коротко подстриженными светлыми волосами, молодой парой, уткнувшейся в телефоны, попрошайкой в платке, американскими туристами, красивой девушкой с кольцом в носу, читающей маркиза де Сада.