Mon AGENT или История забывшего прошлое шпиона
Шрифт:
— Потому что он был заражён проказой?
— Вот именно! Во всяком случае, эксперт-микробиолог предварительно классифицировал обнаруженные микобактерии как очень похожие на бациллы Хансена! А вы помните предупреждение на бронзовом контейнере, обещавшее именно такую кару всякому непосвящённому, который прикоснулся бы к завещанию Законодателя? В нём, в этом грозном предупреждении — довольно стандартном для захоронений и тайных кладов не только в Древнем Египте, — было и нечто совсем уж странное. Никто тогда не обратил на это внимание!
— И что же это? — спросил заинтригованный Агент.
— Предупреждение было адресовано не какому-то абстрактному грабителю могил фараонов, а «просвещённым жрецам» — то есть нам, учёным современности!
Агент при этом криво ухмыльнулся: уж он-то относился к иной категории!
— И вот ещё! «Проказой» в те времена называли не только, собственно говоря, проказу — вроде той, которой заражён сам пергамент, но и любое другое кожное заболевание! К тому же при фотографировании документа на его поверхности обнаружили непонятные рельефные вмятины. Посмотрите на фотокопию: здесь, на двухмерном изображении, они напоминают обыкновенные пятна.
— Ага! — вдруг воскликнул заинтересовавшийся этим фактом Аналитик. — И что же может означать этот рельеф?
— Естественно, мы проверили, не является ли он текстом или иероглифом. Но сравнение с известными нам системами письменности ни к чему не привело. Возможно, вмятины являются всего лишь производственным браком. В конце концов, тот, кто выделывал пергамент из шкуры, мог пользоваться специальными инструментами, чтобы не касаться руками заражённой проказой поверхности. Я бы, во всяком случае, поступила именно так!
Разложив на пластике стола простыню фотокопии, Аналитик смешно морщил лоб и выпячивал нижнюю губу, пытаясь рассмотреть элементы документа и найти объединяющую их закономерность. Мари невольно улыбнулась. Потом её лицо едва заметно омрачилось. Ей показалось, что подобное выражение она уже когда-то видела на другом лице — дорогом и любимом. И вдруг она вздрогнула. Вблизи у её нового знакомого можно было разглядеть едва заметные белесые шрамы. Будучи женщиной, она знала, что подобные следы остаются после косметических операций. Или операций по изменению внешности. Ей вдруг стало страшно. Она вспомнила, что не ведает, чем, собственно говоря, занимается её столь хорошо разбирающийся в древних языках собеседник. Она знала, что он не был профессиональным лингвистом. Но кто он тогда? Она даже не знала его национальности: у нового знакомого была не только совершенно непримечательная внешность, он ещё и говорил по-английски без определяемого акцента! Мари мысленно сопоставила то, что она знала о симпатичном ей мужчине, и по её спине прошёл холодок предчувствия опасности. В самом деле, изменённая внешность и знание множества языков не могли не наводить на определённые размышления. Возможно, он пытается выяснить все тайны древнего пергамента раньше, чем кто бы то ни было? А может — тут сердце Мари ёкнуло — он следит за нею? Неужели он может знать, что «настоящая» Мари похоронена много лет назад за оградой католического кладбища на юге Франции?
Но тут Агент наконец отвлёкся от изучения копии послания Законодателя и взволнованно спросил:
— А где сейчас находится пергамент?
Мари помедлила с ответом: неужели он действительно всего лишь использует её наивность кабинетного учёного?!
Агент с удивлением наблюдал за отражающимися на очаровательном лице непонятными ему эмоциями. Тут он сообразил, что, возможно, не учёл ценности и важности документа, и поспешил разрядить обстановку:
— Мари, разумеется, вы не обязаны отвечать на этот вопрос! Простите меня за бестактность!
Но тут его собеседница приняла решение, оглянулась по сторонам и сказала:
— Мы передали его для изучения в частную исследовательскую организацию — Центр Исследований Будущего. Это здесь, в Лондоне. Вы когда-нибудь слышали о нём?
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Выбор
…И дикие звери не проявляют такой ярости к людям, как большинство христиан в своих разномыслиях…
Глава 1
Задержанному на тёмной улице «хиппи», подозреваемому в богохульстве, терроризме и прочих опасных гнусностях, как и ожидалось, быстро и безусловно отказали в освобождении под залог. Его — преимущественно хранящего молчание и дружелюбно улыбающегося своим конвоирам — доставили в специальную тюрьму. Тюрьма эта, ранее бывшая вполне обыкновенной и никакой не «специальной», полуофициальным порядком теперь предназначалась для размещения особо опасных врагов демократии. Коль скоро демократия в данном случае была английской, а не российской, то и набор врагов включал в себя растлителей, сумасшедших убийц и наркоторговцев, а не олигархов, взяточников и (упаси Господи!) чеченов. Так уж получилось, что в этот вечер она оказалась переполненной. Дело в том, что растлителей ещё можно было помещать в камерах по двое: в крайнем случае, эти мерзавцы растлили бы друг друга! В случае же убийц и торговцев запрещёнными субстанциями на подобное пришлось бы идти с гораздо большим риском. Ведь подобные сокамерники вполне могли нанести друг другу тяжёлые физические увечья. Поэтому, когда члены антитеррористического подразделения Скотланд-Ярда доставили патлатого парня, способного творить чудеса, и тихонько попросили своих коллег-тюремщиков обеспечить ему максимально комфортные условия проживания, те, подумав, предложили подселить с виду вполне безобидного выходца с Ближнего Востока к его бородатому земляку. Земляк же был тем самым Бородачом, столь похожим на Профессора. Он вызывал у небезызвестного Констебля такой бурный интерес, что тот никак не мог выпустить его на свободу. В отношении старого пастуха у тюремщиков также имелись строгие инструкции в плане обеспечения максимально приятного времяпрепровождения, а потому они и решили, что не будет никакого вреда в том, если эти двое составят компанию друг другу.
Когда «хиппи» вошёл в тесную и потрёпанную камеру, несколько облагороженную наличием кое-какой мебели и потёртого коврика на бетонном полу, он дружелюбно произнёс:
— Мир и счастье обитателю этого дома!
Обитатель «дома», до этого лежавший на своей койке лицом к стене, повернулся и сел на кровати. При виде улыбки зеленоглазого молодого человека в голубых застиранных джинсах он сам широко улыбнулся и ответно произнёс по-арабски:
— Да пошлёт Господь счастье и тебе, чужестранец! Это, — он обвёл взглядом камеру, — трудно назвать домом, но я бывал в местах и похуже!
Его ночной гость сел на свою кровать, провёл ладонью по сероватому армейскому одеялу, огляделся и согласился с утверждением соседа:
— Ты прав, добрый человек! Когда я бывал в тюрьмах во время моих прошлых посещений, мне приходилось спать на грязном полу в своей собственной крови и экскрементах! Да восславится имя Господне за проявленную ею милость!
Наблюдавший за этой сценой тюремщик подивился, что за последние тридцать секунд эти двое успели обменяться фразами на нескольких языках. Он бы удивился ещё больше, если бы знал, что вновь прибывший поблагодарил Создателя на давно исчезнувшем арамейском. Не ожидал услышать такое и Бородач. Во всяком случае, он вздрогнул и с обострённым вниманием посмотрел на своего товарища по неволе. Когда Бородач услышал удаляющиеся шаги успокоенного мирным течением беседы тюремщика, он взволнованно обратился к собеседнику на том же языке, стараясь говорить потише:
— Я рад встретить мудреца, знающего тайны мироздания и видевшего истинное лицо!.. Если честно, сначала я бы и не подумал, что ты…
Бородач замялся, пытаясь найти подходящее слово в чужом для него языке.
— Да, знаю, знаю! — весело закончил за него Учитель. — Мне не раз говорили, что надо одеваться и вести себя посолиднее! Но, с другой стороны, ты же согласишься, мой добрый сосед, что парчовый плащ всё равно не скроет скудость ума и низость помыслов! И в то же время путь любого настоящего пророка усеян непониманием, враждой и завистью!