Мона Лиза Овердрайв

Гибсон Уильям

– В таких же, как я, – пожала она плечами. – Тебя что, разбирает сегодня любопытство? – Она отпила еще глоток.

– Ты советовала мне стать своим собственным шпионом.

– Хороший совет. Однако требует некоторой ловкости и умелого применения.

– Ты здесь живешь, Салли? В Лондоне?

– Путешествую.

– А Суэйн, он тоже вольный стрелок?

– Это он так думает. Типичный торговец влиянием, к тому же держит нос по ветру. Здесь это необходимо для дела, но лично мне действует на нервы. – Она допила бренди и облизнула губы; Кумико поежилась. – Тебе не стоит бояться Суэйна. Янака смог бы съесть его на завтрак…

– Нет, я подумала о тех мальчишках в подземке. Такие худые…

– Дракулы.

– Банда?

– Босодзоку, –

сказала Салли с вполне сносным произношением. – «Кочевые племена», так? Ну, во всяком случае, что-то вроде племени. – (Слово было не совсем подходящее, но Кумико решила, что уловила суть.) – А худые они потому, что бедные. – Салли жестом подозвала официанта, чтобы заказать еще бренди.

– Салли, – сказала Кумико, – когда мы добирались сюда, наш маршрут, все эти поезда и такси… это ты хотела убедиться, что за нами никто не следует?

– Ни в чем нельзя быть уверенным.

– Но когда мы ходили на встречу с Тиком, ты не предпринимала никаких предосторожностей. Нам легко могли, как это называется, сесть на хвост. Ты нанимаешь Тика шпионить за Суэйном и делаешь это совершенно открыто. А потом столько предосторожностей, чтобы привести меня сюда. Почему?

Официант поставил перед Салли дымящийся стакан.

– А ты зоркий маленький котенок, правда? – Подавшись вперед, она вдохнула пары бренди. – Что до Тика… я просто пыталась кое-что взбаламутить, вызвать какую-нибудь реакцию.

– Но Тик беспокоился, как бы Суэйн чего не узнал.

– Стоит Суэйну услышать, что Тик работает на меня, и он его не тронет.

– Почему?

– Потому что знает, что я могу его убить. – Она подняла стакан; вид у нее сделался вдруг счастливый.

– Убить Суэйна?

– Вот именно. – Салли выпила, будто подняла тост.

– Тогда почему ты так осторожна сегодня?

– Потому что приятно почувствовать, что стряхнула с себя все это, вырвалась из-под колпака. Вполне вероятно, что нам это не удалось. А может, и удалось. Может, никто, вообще ни один человек не знает, где мы. Приятное чувство, верно? А ты никогда не думала, что твой отец, большой человек в якудза, мог приказать вживить в тебя крохотного жучка, чтобы раз и навсегда получить возможность проследить, где его дочь. У тебя такие чудные маленькие зубки. Что, если папочкин дантист спрятал в одном из них немного специального железа, пока ты была в стиме? Ты ведь ходишь к зубному?

– Да.

– Смотришь стим, пока он работает?

– Да…

– Вот видишь. Возможно, он прямо сейчас нас слушает…

Кумико чуть не опрокинула на себя шоколад.

– Эй. – Полированные ногти постучали по запястью Кумико. – Об этом не беспокойся. Он бы так тебя не послал, я имею в виду, с жучком. Тогда бы и его враги могли тебя выследить. Но теперь понимаешь, что я хотела сказать? Приятно выбраться из-под колпака или, во всяком случае, попытаться. Просто побыть самой собой, так?

– Да, – сказала Кумико. Сердце продолжало глухо стучать где-то в горле, а паника все росла. – Он убил мою мать, – вырвалось у нее, и вслед за словами на серый мраморный пол кафе устремился только что выпитый шоколад.

Салли ведет ее мимо колонн собора Святого Павла, идет не спеша, молчит. Кумико, в бессвязном оцепенении от стыда, улавливает, регистрирует отрывочную информацию: белая цигейка на отворотах кожаной куртки Салли; масляная радужная пленка на оперенье голубя – вот он заковылял прочь, уступая им дорогу; красные автобусы, похожие на игрушки великанов, в Музее транспорта. Салли согревает ей руки о пластиковую чашку дымящегося чая.

Холодно, теперь всегда будет холодно. Мерзлая сырость в древних костях города, холодные воды Сумиды, наполнившие легкие матери, зябкий полет неоновых журавлей.

Ее

мать была хрупкой и смуглой, в густой водопад темных волос вплетались золотистые пряди – как какое-нибудь редкое тропическое растение. От матери пахло духами и теплой кожей. Мать рассказывала ей сказки: об эльфах и феях, и о Копенгагене, городе, который был где-то там, далеко-далеко. Когда Кумико видела во сне эльфов, они являлись ей похожими на секретарей отца, гибкими и невозмутимыми, в черных костюмах и со свернутыми зонтами. В историях матери эльфы вытворяли много забавных вещей, да и сами истории были волшебными, потому что менялись по ходу повествования и никогда нельзя было предугадать, какой будет этой ночью конец. В сказках жили принцессы и балерины, и – Кумико это знала – в каждой из них было что-то от матери.

Принцессы-балерины были прекрасны, но бедны, танцевали во имя любви в сердце далекого города, где за ними ухаживали художники и молодые поэты, красивые и без гроша в кармане. Для того чтобы поддержать престарелых родителей или купить новый орган занемогшему брату, принцессе-балерине иногда приходилось уезжать в чужие края – быть может, даже в Токио, – чтобы танцевать там за деньги. А танец за деньги, подразумевалось в сказках, не приносит счастья.

Салли привела ее в робата-бар в Эрлз-Корте [54] и заставила выпить рюмку сакэ. Копченый плавник карпа плавал в горячем вине, придавая ему оттенок виски. Они ели робату с дымного гриля, и Кумико чувствовала, как отступает холод, но не оцепенение. Обстановка бара вызывала неотвязное ощущение культурного разнобоя; бару как-то удавалось сохранять традиционный японский дизайн – и в то же время он выглядел так, будто эскизы оформления делал Чарльз Ренни Макинтош [55] .

54

Эрлз-Корт – один из крупнейших выставочных комплексов Лондона.

55

Чарльз Ренни Макинтош (1868–1928) – архитектор и дизайнер, считается родоначальником стиля модерн в Шотландии.

Странная она, эта Салли Ширс, гораздо более странная, чем весь этот их гайдзинский Лондон. Вот она сидит и рассказывает Кумико всякие истории – истории о людях, живущих в Японии, совсем не похожей на ту, что знает Кумико, истории, которые проясняют роль ее отца в этом мире. Оябун – так назвала она отца Кумико. Мир, в котором происходили истории Салли, казался не более реальным, чем мир маминых сказок, но понемногу девочка начинала понимать, на чем основано и как далеко простирается могущество ее отца.

– Куромаку, – сказала Салли.

Слово означало «черный занавес».

– Это из театра кабуки, так называют человека, который устраивает всякого рода дела, то есть того, кто продает услуги. Что означает: человек за сценой, так? Это и есть твой отец. И Суэйн тоже. Но Суэйн – кобун твоего старика или, во всяком случае, один из них. Оябун-кобун, родитель-ребенок. Вот откуда Суэйн черпает свою силу. Вот почему ты сейчас здесь: потому что Роджер обязан своему оябуну. Гири [56] , понимаешь?

56

Giri (яп.) – чувство долга, моральная необходимость; долг чести, определяемый традицией.